На новых берегах

[Road Warrior]

6 апреля 1756 года. Лондон, Адмиралтейство.
Сэр Генри Фокс, Государственный секретарь по Южному департаменту.

– Я попросил вас о встрече, барон, чтобы разъяснить свою позицию по ситуации в Северной Америке. И по России.

Сидевший по другую сторону стола хозяин кабинета, Джордж Ансон, посмотрел на меня с неудовольствием. Мои возражения против его призывов к немедленным действиям против России, неоднократно высказанных им во время заседаний «малого кабинета» после кризиса в Северной Америки, привели к тому, что наши отношения стали весьма натянутыми. О чем я очень сожалел, ведь этого человека – в отличие от многих других политиков – я действительно уважал.

Сын небогатого дворянина, он посвятил всю свою жизнь нашим военно-морским силам, и добивался блестящих успехов практически на каждом своем посту, что командование, как ни странно, оценивало по заслугам, и к 1737 году он получил звание коммодора. А в 1739, после начала так называемой «Войны за ухо Дженкинса», было решено послать эскадру из шести вымпелов под его командованием на Тихий океан к западным берегам Южной и Центральной Америки. Поставленная ему задача была невыполнимой – захват порта Кальяо и самой Лимы в Перу, затем Панамы «с ее сокровищницей» и с манильским галеоном, и, наконец, устроить восстание в Перу.

Выход в море планировался в начале лета, чтобы пройти через Магелланов пролив в декабре. Но, как у нас часто бывает, тыловые крысы в Адмиралтействе не доставили необходимых припасов до августа. Обещанные пятьсот солдат были попросту набраны из инвалидов* (* имеются в виду больные и покалеченные, но годные к службе), пациентов Больницы Челси.

Таким образом, из Портсмута эскадра вышла лишь восемнадцатого сентября. После ряда непредвиденных невзгод по дороге (кому интересны подробности, рекомендую мемуары лорда Ансона, «Мое путешествие вокруг света»), он добрался до входа в Магелланов пролив в апреле, в сезон бурь – и чудом ушел от испанской эскадры. Пришлось обходить мыс Горн, где он потерял один корабль, а два других не смогли обойти мыс и ушли обратно в Англию. На оставшихся кораблях люди массово умирали от цинги и других болезней, и от первоначальных планов пришлось отказаться - о захвате Кальяо и Панамы при таких силах нельзя уже было и мечтать.

Тем не менее, Ансон сумел-таки захватить Пальту, небольшую гавань в Перу, а затем и два небольших корабля с их грузом. Но когда он пришел к Акапулько, от местных рыбаков он узнал, что галеон уже ушел в Манилу, и принял решение уйти к Филиппинам. Не буду описывать всех его приключений, но он сумел-так захватить этот галеон под названием «Нуэстра Сеньора де Ковандога». Он оказался не только набитым дорогостоящими товарами, но и перевозил более миллиона трехсот тысяч испанских песо – баснословная сумма! Товары он продал китайцам в Макао, после чего, обойдя мыс Доброй Надежды и пополнив команду в Кейптауне, вернулся в Англию. Последним победным аккордом стало то, что он сумел в тумане пробраться сквозь французский флот, блокировавших Ла-Манш, и вернуться в Англию пятнадцатого июня сорок пятого года.

Именно тогда он не просто баснословно разбогател – ему принадлежало три восьмых всего дохода от вояжа – но и был произведен в контр-адмиралы, а затем и в вице-адмиралы. Во время Войны за австрийское наследство, его эскадра в битве при мысе Финистерре захватила целый французский флот, потеряв всего пятьсот двадцать человек. За этот подвиг он получил баронский титул и место в Палате лордов. А в пятьдесят первом году он стал Первым лордом Адмиралтейства.

Так что передо мной сидел человек, которым можно только восхищаться. Но именно как военным – для политика он был, увы, чересчур прямолинейным. И после той памятной встречи он смотрел на меня, как на врага. Так что теперь, когда мне было о чем отчитаться, пришло время приоткрыть перед ним карты. Именно приоткрыть, не более того.

– Милорд, – сказал я с легким кивком. – Вы, я так понял, не считаете мой подход к решению русской проблемы правильным.

– Если называть вещи своими именами, сэр Генри, то ваше поведение я назвал бы трусостью. Уж простите мою прямоту, я человек военный, и знаю, что зачастую прямота – залог успеха.

– Вы же были в Китае во время вашего кругосветного путешествия… Знаете, есть такая китайская пословица – если достаточно долго сидеть на берегу реки, то рано или поздно увидишь, как труп твоего врага по ней плывет. А мы не только сидели, мы действовали. И обратите внимание, что теперь колода карт в Париже перетасована совсем по-другому.

– Вы хотите сказать, что вы приложили руку к событиям во Франции?

– Я или мои люди, не все ли равно? Главное, результат. У власти теперь внук бывшего польского короля, который ненавидит русских. Дед уверен, что новый король не пойдет на поводу у мадам де Помпадур и не будет потакать этим русским. Тем более что он очень не любит эту новоиспеченную герцогиню.

То есть вполне вероятно, что новый король денонсирует договор с русскими в Америке. А это приведет к боевым действиям между нашими врагами, что для нас было бы подарком судьбы.

– Или тех людей, которые исполнили ваш… заказ.

– Именно так. Да и в Европе, любое ухудшение и до того непростых отношений между Парижем и Санкт-Петербургом играет нам только на руку – тогда Россия точно пойдет на поводу у их канцлера Бесто… Бесту… эх, не могу выговорить эту проклятую русскую фамилию. В любом случае, она вступит в назревающую европейскую войну на нашей стороне.

– А что, если новый король поведет себя не так, как предсказал его дед? Вы на встрече с королем что-то говорили еще об одном несчастном случае?

– И новым регентом станет либо Мария Лещинская – дочь бывшего польского короля Станислава – либо, как мы надеемся, кузен короля, принц Конти. А этот ненавидит Россию всеми фибрами души. В любом случае все будет так, как мы хотим.

– Ну что ж, сэр Генри, я вас, похоже, недооценил. И в самом скором времени мы сможем отвоевать наши колонии и навсегда вышвырнуть русских из Нового Света.

– Лучше подождать, пока война в Европе начнется всерьез. А пока что подготовить флот и десант. Причем из хороших солдат, а не из пациентов госпиталя в Челси.

Барон мрачно улыбнулся:

– Теперь чиновники Адмиралтейства себе такого позволить не могут.

– А через год примерно можно будет перебросить эскадру в Новую Англию и на Ньюфаундленд…

– Сэр Генри, если мы это сделаем, мы сразу же откроем свои карты. В Ньюфаундленд – да, частично, но и там это надо будет сделать весьма осторожно. А в Новую Англию… Французы и русские узнают об этом практически сразу. Намного лучше для этого подходят Бермуды – а от них до Новой Шотландии от недели до десяти дней, и там намного проще создавать группировку в секрете.

– Милорд, – улыбнулся я. – В делах военных я полностью вам доверяю.

– Должен сказать, сэр Роберт, что и я болeе не буду сомневаться в правильности ваших действий на поприще политики… А теперь позвольте угостить вас несравненной малагой, захваченной мной на испанском галеоне. Из личных запасов испанского капитана…

[Uksus]

после кризиса в Северной Америки

АмерикЕ.

Добавлено спустя 2 минуты 45 секунд:

но он сумел-так захватить этот галеон

Сумел-такИ.

Добавлено спустя 2 минуты 12 секунд:

Не буду описывать всех его приключений, но он сумел-так захватить этот галеон под названием «Нуэстра Сеньора де Ковандога». Он оказался не только набитым дорогостоящими товарами,

Который.

Иначе получается, что это Ансон набит-и-так-далее...

Добавлено спустя 41 секунду:

Товары он продал китайцам в Макао,

Ансон.

Добавлено спустя 53 секунды:

пробраться сквозь французский флот, блокировавших Ла-Манш,

БлокировавшиЙ.

[Road Warrior]

9 апреля 1756 года. Недалеко от Креси-Куве.
Людовик XVI, Божьей милостью король Франции.

После похорон, я еще на три дня остался в Париже. Бесконечная вереница людей, якобы пришедших принести соболезнования и поздравить меня с восхождением на престол – и практически у каждого из них какая-нибудь просьба… Кто-то ищет местечко потеплее, кто-то хочет пристроить отпрыска или родственника туда, где хорошо платят и не требуется трудиться во славу нашей Франции. Есть и те, кто просит помиловать его за совершенные преступления, начиная с обычной растраты и заканчивая убийством… И такое весь день. По-настоящему делами я занимался хорошо, если два-три часа в сутки.

Единственное, что было действительно важно, и что я сделал в первый же день – это назначил дату коронации. Вообще-то я предпочел бы дождаться конца траура, но отец в прощальном письме, которое передал мне канцлер, просил, чтобы я с этим не затягивал. Нужно было, впрочем, дождаться приезда делегаций из других стран, а также от Святого престола. Именно поэтому назначена была дата коронации на первое июля. И я распорядился, чтобы приглашения были высланы монархам практически всех европейских стран, от короля Португалии до императрицы России. Подобное приглашение было послано даже английскому королю Георгу, несмотря на все сложные отношения между нашими странами.

Конечно, вряд ли кто-нибудь из них прибудет самолично, но я ожидал делегации от каждой из этих стран. И можно будет попробовать добиться, чтобы те проблемы, которые в данный момент омрачают наши отношения, были бы, если не решены, то хотя бы смягчены.

Шестого апреля я с облегчением уехал в Версаль. Но и там я не нашел покоя – все продолжилось примерно в том же ключе, разве что я хоть и с трудом, но находил время для семьи. И, наконец, сегодня с раннего утра я, взяв с собой лишь двух дворян из свиты и шестерых королевских драгун, отбыл в направлении Креси-Куве.

Я не хотел, чтобы кто-либо знал, куда именно я направляюсь, дабы никто не нашел бы меня и там. Ведь бесцеремонные просители не дадут мне покоя даже у герцогини де Помпадур. Конечно, я не отказался бы взять супругу, которая находилась с герцогиней в достаточно дружеских отношениях. Но она вновь была непраздна и сказала мне, что лучше будет, если она останется дома.

День был на удивление теплым и сухим, и карета двигалась довольно быстро по дороге, помнившей еще времена короля Людовика XIII и кардинала Ришельё. Выехав на рассвете, мы остановились два раза, чтобы сменить лошадей, поели в городке Удан, и около четырех часов пополудни проехали Треон – последнюю деревню перед Креси-Куве.

Неожиданно для всех, Бронислав Коморовский, единственный поляк из свиты, приходившийся родственником моей матушке, поднял руку, что означало, что ему нужно было срочно справить нужду. Видимо, еда в Удане пришлась ему не совсем по вкусу. Мы остановились, и Коморовский вышел из кареты и проследовал в придорожные кусты.

А через несколько секунд с обеих сторон дороги загремели выстрелы. От неожиданности мы опешили, и мой кучер и трое драгун, обливаясь кровью, рухнули на землю. Никто не успел даже взяться за оружие. Через пару секунд снова раздались выстрелы из мушкетов. Еще несколько драгун, два лакея и форейтор были убиты наповал. Хуже всего, что пули поразили двух лошадей из упряжки, постромки перепутались, и карета не могла сдвинуться с места. Я понял, что у нападавших были заранее заряжены запасные мушкеты, и они могли безнаказанно расстреливать нас на дороге.

Я хотел было выскочить из кареты со шпагою в руке, но мой спутник, маркиз де Сен-Фаржо, не дал мне это сделать, решительно заявив:

– Не надо, Ваше величество, ваша жизнь принадлежит Франции.

И сам выбрался из кареты, держа наготове длинноствольный кавалерийский пистолет. Из кустов вышла дюжина людей в черном, со шляпами, надвинутыми на глаза. В руках они сжимали мушкеты и шпаги. Меня весьма неприятно удивило то, что с ними был Коморовский. Он закричал, показывая рукой на карету:

– Tam on jest! Tam!* (* Там он! Там! (пол.))

Ну что ж, – подумал я. Никто не посмеет сказать, что Людовик XVI умер трусом. Я обнажил шпагу и выскочил – и тотчас же Коморовский, успевший добраться до кареты, сделал длинный выпад, проткнув мне плечо шпагой. Кто-то сзади схватил меня за руки, а еще один мерзавец приставил острый кинжал к моему горлу.

Не знаю, хотели ли они меня взять живьем или убить. Во всяком случае, мысленно я уже приготовился к встрече с моим бедным отцом, который, теперь я был в этом уверен, стал жертвой подлых убийц. Но, видимо, Господь решил, что мне еще рано покидать этот мир.

Откуда-то сбоку прогремел оружейный залп. Звук выстрелов был несколько иной, чем у мушкетов, которыми были вооружены напавшие на меня бандиты. Угрожавший убить меня бандит с кинжалом захрипел, упал на колени, а потом вытянулся ничком на земле. Из его простреленного виска толчками била черная кровь. Коморовский жалобно заскулил, словно побитая собака, бросил свой пистолет на землю, и истошно заорал: «ne me tuez pas, je suis blessé. Je vais vous dire tout ce que je sais!»*(*Не убивайте, я ранен. Я расскажу вам все, что знаю!) Хотя все его ранение – простреленная кисть левой руки.

Откуда-то сбоку на дорогу выскочили всадники в странной одежде, напоминающей кожу древесных лягушек. Они сразу же обезоружили нападавших. Те же, кто заупрямился и не пожелал бросить оружие, были ими безжалостно убиты. Ко мне подбежали двое из русской делегации, с которыми я познакомился в Орлеане. Я даже вспомнил их имена – Томас Робинсон и Аластер Фрейзер.

– Ваше величество! – закричал Робинсон. – Присядьте! Вдруг кто-то из этих каналий захочет вас убить! К тому же вы ранены – я вас сейчас перевяжу!

Всадники в пятнистом прочесали кусты вокруг места сражения, но никого больше не нашли. Если кто-то из нападавших и уцелел, то он успел сбежать.

Вскоре меня усадили на набитый сеном плащ, и Робинсон, словно опытный хирург, разрезал рукав моего камзола и обнажил колотую рану. Лезвие шпаги Коморовского проткнуло мышцу на предплечье. Рана болела, но рука двигалась. Это означало, что ранение не опасно.

Робинсон сполоснул свои ладони чем-то, что сильно пахло спиртом. Затем тем же составом он промыл мою рану – от него было больно, но я терпел, хотя никогда не слышал о таком способе обработки ран – и, перевязывая, подтвердил мои мысли:

– Ничего страшного, Ваше величество. Ваша жизнь вне опасности. Надеюсь, у мадам де Помпадур найдется для вас чистая постель. Мы вас вылечим, но вам на какое-то время будет необходим постельный режим.

– Что с моими людьми?

– Мои люди проверили драгун, Ваше величество. К сожалению, бандиты убили почти всех – выжил лишь один. Он тяжело ранен, но, как я полагаю, мы сумеем его вылечить. Увы, ваш спутник мертв, ваш кучер и форейтор тоже. Мы захвали относительно целыми троих нападавших. Несколько человек, оказавших сопротивление, убиты. Оставшиеся ранены, но я не уверен, что удастся всех их довезти до Креси-Куве...

– Моих людей надо бы похоронить. Они добрые христиане, отдавшие свою жизнь за короля.

– Ваше величество, до Креси-Куве, как нам сказал наш человек, около половины лье. Когда мы приедем, мы попросим прислать телегу – ваших героев нужно будет похоронить в ближайшем аббатстве со всеми воинскими почестями. Они до последнего защищали своего монарха. А этих… Пусть их закопают где-нибудь.

– А тех, кто выжил? Надо будет их примерно наказать. Особенно Коморовского.

– Надо бы их допросить, Ваше величество. Если вы не против, сначала сделаем это мы. Одновременно нужно будет послать гонца в Париж за теми, кто займется расследованием с вашей стороны.

– Благодарю вас, мсье Робинсон. А где мсье Новиков и дамы?

– Ваше величество, мы – головной дозор. Большая часть делегации и охраны примерно в миле – английской миле – за нами. Скоро они будут здесь.

[Road Warrior]

9 апреля 1756 года. Недалеко от Креси-Куве.
Лейтенант Аластер Фрейзер.

Вчера утром мы выехали из Орлеана и отправились в Шартр – именно там мы решили остановиться на ночлег. По дороге мы не раз меняли лошадей, хотя на двух станциях нам начали чинить препоны, мол, коней нет, да и кто вы такие. Один раз письмо от Его величества было достаточно, во второй же нам было сказано, что начальника нет, а тот, кто замещал его на станции, был неграмотен. И этот заместитель даже посмел, ухмыляясь, сказать нам в лицо, что не верит ни одному слову каких-то иностранцев.

Но шевалье Дюпон мгновенно вмешался, и было забавно наблюдать, как этот человек сдулся, а потом встал на колени и принялся умолять шевалье никому не сообщать об этом инциденте. И мы получили лучших лошадей, которые были на станции, и попали в Шартр даже раньше, чем рассчитывали.

Город был очень красив, а особенно нам понравился собор. Впрочем, те из нас, кто исповедовал католичество либо (как наш мсье Новиков) православие, поклонились там покрову Мадонны* (* покров Пресвятой Богородицы до сих пор является главной святыней собора). А сегодня утром мы отправились в Креси-Куве, куда уже было достаточно близко.

И представьте себе нашу радость, когда, проезжая через некую деревушку, мы встретили Ленотра и Эрве. Оказалось, что герцогиня де Помпадур прибыла в Креси-Куве вчера вечером, весьма милостиво их приняла, а сегодня утром передала им приглашение для нашей делегации.

– Вот только, мсье лейтенант, – добавил Эрве. – Мне показалось, что между Треоном и Креси-Куве в кустах на обочине кто-то засел. Но Ленотр ничего не заметил, я спрашивал.

Я посмотрел на Ленотра, тот лишь покачал головой:

– Мой друг нередко замечает то, чего нет.

– Все равно, господа, надо бы посмотреть, что там происходит. Господин Новиков, я бы предпочел, чтобы вы с дамами остались здесь, а мы проверим тот самый участок дороги.

– А, может, я с вами? – спросил глава нашей делегации. – Я столько лет жил среди индейцев и кое-чему научился. В том числе и бесшумно передвигаться по лесу. Стрелять я тоже умею, а силы… ее у меня тоже немало, все-таки я кузнец.

– Мы не имеем права рисковать вашей жизнью, – покачал я головой. – Без нас наше посольство увенчается успехом, без вас же…

– Вы, наверное, правы, – сокрушенно кивнул Кузьма Иванович. – Хорошо. Вон там трактир, можем отдохнуть.

Узнав на всякий случай, что деревня именовалась Буле-ле-дёз-эглиз* (* Буле с двумя церквями (фр.)), мы отправились дальше, взяв с собой Эрве. Вскоре эта дорога соединилась с другой, на которой были отчетливо видны следы недавно проехавших здесь карет – и по крайней мере одна из них, как мне показалось, прошла там совсем недавно. А вскоре Эрве поднял руку – мол, до места, где, как ему показалось, находилась засада, оставалось не более трехсот туазов* (* чуть менее шестисот метров).

И мы растворились в местном лесу, оставив Эрве на месте – я не мог положиться на то, что он сумеет двигаться по лесу так, как мы. Но не успели мы добраться до места, как услышали множество мушкетных выстрелов. Сквозь кусты были видны с десяток человек – и карету на дороге, вокруг которой лежали трупы. Из кареты выбежал человек – и был сразу же застрелен прячущимися.

Один из них что-то закричал, и убийцы побежали к карете, из которой – о ужас! – вышел дофин, точнее, уже король Людовик XVI. Я сделал знак, и точный залп из «фридолинок» скосил большую часть нападавших. Мы выскочили на дорогу, кто-то из нас заслонил Его величество, а оставшиеся перерезали практически всех бандитов.

Пока Томми Робинсон перевязывал Его величество, мы связали выживших нападавших, и двое из наших поскакали обратно в Буле, а большая наша часть как можно скорее отправилась в Креси-Куве. Когда мы к нему подъехали, из дворца выскочили несколько слуг, а потом вышла женщина лет, наверное, тридцати или чуть больше. При ее виде у меня впервые в жизни подкосились колени – такой она была необыкновенной.

– Господа, – сказала она. – Я – герцогиня де Помпадур. Вы – русская делегация?

– Мы – ее часть, Ваше сиятельство, – ответил Томми. – Но с нами Его величество, которого ранили в засаде. Я дал ему успокоительное, он сейчас спит, но его нужно срочно определить в достаточно теплое помещение.

– Жером, Анри! – обернулась она к слугам. – Вы слышали? Разместите Его величество в Голубой спальне. Жанетта, Мари, срочно постелите там. Вы поступаете в полное распоряжение мсье…

– Робинсону, – поклонился Томми. – Томасу Робинсону.

– Жак, поскачешь в Дрё за доктором де Ранкуром.

– Ваше сиятельство, – возразил наш Том. – Прошу вас, пусть Его величеством займусь я. Поверьте мне, так будет лучше.

– Хорошо, мсье Робинсон, – кивнула герцогиня. – Только пусть доктор де Ранкур все равно прибудет сюда.

Робинсон хотел что-то сказать, но из здания вышел Жером и с поклоном пригласил его к королю. Томми лишь произнес:

– В мое отсутствие главным у нас является лейтенант Алан Фрейзер, – и он кивнул в мою сторону, после чего вошел в здание.

– Мсье Фрейзер, рада с вами познакомиться, – сказала Ее сиятельство. Я приложился к ее руке, стараясь не смотреть в ее прекрасные синие, как незабудки, глаза.

– Ваше сиятельство, – сказал я. – Мои люди доставили пленных убийц. Надо бы их куда-нибудь определить, откуда они не смогут убежать. Кроме того, неплохо бы послать людей на место битвы – там лежат тела убитых спутников Его величества, которые надо бы похоронить с честью. И там же – убитые бандиты, которых неплохо бы где-нибудь закопать.

– А вас и ваших людей я распоряжусь определить на постой, – сказала она своим мелодичным голосом и улыбнулась. Нет, подумал я, мысленно пытаясь прогнать наваждение – эта женщина никогда не будет твоей, даже не мечтай. Но я понимал, что я впервые в жизни влюбился, и влюбился так, как никогда еще не влюблялся. Эх, дай мне, Господи, сил выстоять…

[Road Warrior]

10 апреля 1756 года. Потсдам, Пруссия. Дворец Сан-Суси.
Генерал-майор Кристоф Герман Манштейн.

Я мчался, как молния, в Сан-Суси, чтобы сообщить королю срочную новость. Но, как оказалось, спешил я зря – он уже получил сообщение о смерти на охоте французского короля. Откуда? Я давно догадывался о том, что, помимо меня, у Его величества были свои, личные агенты в городах Европы, которые поставляли полученную информацию только ему. Конечно, такое положение дел вызывало у меня досаду, хотя, с другой стороны, можно было понять желание короля получить сведения об одном и том же событии из разных источников. Что могло пройти мимо моего агента, узнавал агент короля. Ведь окончательное решение принимал Его величество единолично, как и нес за это ответственность перед своим народом и страной.

– Ну что, мой верный Манштейн, – с кривой усмешкой произнес король, – королю Людовик покинул нас, оставив вместо себя еще одного Людовика, только с другим порядковым номером? Я не был знаком с дофином, но, по отзывам знающих его людей, ему далеко до своего отца. Тот был нашим союзником, когда австрийцы хотели заставить всех признать право этой ханжи Марии-Терезии на имперский престол* (*Война за австрийское наследство – 1740-1748 гг.). Но он же был нашим противником, причем вполне достойным, во время войны за корону Польши* (* Война за польское наследство – 1733-1735 гг.). Мне нравился Людовик XV, несмотря на его расточительство и страсть к женским ласкам, – тут король брезгливо поморщился, затем продолжил:.

– Каким, по вашему мнению, будет новый король? Я слышал, что он однолюб, и у него нет фавориток, которые вечно суют носы в государственные дела. Что вы думаете по этому поводу, Манштейн?

Я немного замялся с ответом. Действительно, дофин почти все время находился в тени своего отца. Он не был трусом – достаточно вспомнить его поведение при Фонтенуа – но особой страстью к завоеваниям тоже не отличался. Хотя обстоятельства могли заставить нового короля взять в руки оружие. Ведь Англия, узнав о смерти своего давнего недруга, могла с еще большим усердием продолжить попытки захватить французские колонии в Индии и Новой Франции. Именно это я и сказал королю.

Его величество согласился со мной, заметив, что воевать с Францией ему совсем не хотелось.

– Знаете, Манштейн, я с детства испытывал глубокую симпатию к Франции. Я до сих пор переписываюсь с Вольтером, восхищаюсь французскими поэтами и композиторами. Но, с другой стороны, Франция может мне помешать примерно наказать мою сварливую кузину Марию-Терезию.

– Ваше величество! – воскликнул я. – Надо просто сделать так, чтобы новый король забыл о делах в Европе, и отправил свое войско и свой флот на защиту заморских территорий.

– Браво, Манштейн! Только было бы совсем замечательно, если каким-то образом удалось отвлечь от наших дел в Европе и русских… Если это получится, то мы останемся один на один с Австрией, и тогда…

Король плотоядно потер ладони, показывая, что мы ободрали бы Вену как липку, забрав самые лакомые куски ее территории. Пруссия стала бы доминировать в Европе.

– Ваше величество, – сказал я, – а не направить ли нам посольство в Париж, которое достойно бы представляло Пруссию во время коронации Людовика XVI, и прямо там, без излишней волокиты, постараться решить многие вопросы? Мне удалось узнать, что сейчас в Париже находится посольство таинственных русских из Новой Франции. Таким образом, мы можем прибить двух мух одной мухобойкой*(* zwei Fliegen mit einer Klappe schlagen – немецкий эквивалент русской пословицы «убить одним выстрелом двух зайцев»).

– Манштейн, вы умница! – воскликнул король. – Было бы совсем хорошо, если бы нам удалось уговорить этих русских по дороге в Петербург посетить Берлин. Ну или любой другой прусский город, где я мог бы с ними встретиться. Я бы исполнил для них лично лучшее бы свое произведение на флейте, чтобы их суровые сердца оттаяли, и они бы поняли, что Пруссия мечтает о дружбе с Россией.

– Да, но все может испортить один человек – русский канцлер Бестужев, который делает все, чтобы втянуть Россию в войну в нами.

– Бестужев, Бестужев… – король в ярости топнул ногой. – Неужели ничего нельзя с ним сделать?

– Ваше величество, я слышал о существовании одной бумаги, которая, попав в руки русской императрицы, может поставить крест на карьере Бестужева. Только бумага эта находиться в Дрездене в секретном архиве саксонского канцлера графа Брюля, и потому раздобыть ее будет не так просто.

– Манштейн, найдите ее. Я не пожалею золота для того, чтобы свалить русского канцлера Бестужева. Сделайте все, чтобы к приезду русского посольства эта бумага оказалась у меня.

– Ваше величество, я готов выполнить любой, даже самый невозможный ваш приказ. Что же касается золота…

– Манштейн, я уже сказал, что его вы получите столько, сколько вам будет нужно. Я верю, что только вы сможете справиться с этим заданием. Вперед, мой друг, и да пребудет с вами Господь!

[Uksus]

чтобы сообщить королю срочную новость.

Его величеству.

Добавлено спустя 1 минуту 5 секунд:

произнес король, – королю Людовик покинул нас,

КоролЬ.

[Road Warrior]

12 апреля 1756 года. Париж, Бастилия.
Витольд Игнаций Коморовский. Недавно друг и конфидант Людовика XVI, а ныне преступник.

Сколько я натерпелся за неполные две недели… Так люто измывались у нас в Польше только над казаками-схизматиками, которые посмели поднять руку на ясновельможных панов. Но это быдло, а я благородный шляхтич, сравнить которого с грязными москалями было оскорблением…

Французские каты понимали толк в своем ремесле. Пытки каленым железом, пытки на дыбе, переломанные кости… Но когда мне деловито расставили ноги и приготовились кастрировать, да еще и раскаленными докрасна щипцами, я не выдержал и прохрипел:

– Не надо, я все расскажу!

Но рассказал я именно ту версию, которую от меня требовали мои мучители. Тогда меня худо-бедно подлатали и сказали, что мне отрубят голову, как только Его величество прибудет в Париж – ведь он, наверное, захочет лично лицезреть казнь такого мерзкого предателя, как я. А сегодня с утра мне объявили, что со мной хотят поговорить еще двое дознавателей, и что в моих интересах ничего от них не утаивать.

На сей раз меня отвели в небольшой кабинет, где не было ни одного пыточного инструмента. Это меня, конечно, поразило, но еще больше меня удивили сами дознаватели. Первый из них был молодым, крепко сложенным человеком со светлыми волосами и бледно-голубыми глазами, одетый примерно так, как одеваются мелкопоместные дворяне.

Зато второй… Про себя я окрестил его «мавпой» – обезьяной.* (*małpa по-польски, твердое л (ł) в какой-то момент перешло в эквивалент английского w.) Это был еще более внушительно сложенный человек с лицом, в котором явственно прослеживались некие то ли азиатские, то ли какие-то другие черты, хотя глаза не были раскосыми. Он щеголял в наряде, чем-то напоминавшей то, во что одеваются мушкетеры из тех, что не самые бедные, но и не из самых богатых семей. Самое интересное, что на нем это смотрелось абсолютно органично.

И, самое странное, мне казалось, что я уже видел «мавпу», но где и когда? Такой типаж был весьма редким в этой стране. В Польше, еще в детстве, мне раз удалось лицезреть татар, живших издревле в Вильно, и они были чем-то похожи на этого, с вашего позволения, человека.

– Мсье Коморовский, – произнес первый с чуть заметным акцентом, но я не сразу понял, каким именно. – Меня зовут Робинсон, а это мой коллега лейтенант Фрейзер. Мы зададим вам пару вопросов, если вы, конечно, не против.

Еще бы я был против, подумал я. Пытки могут возобновиться, а еще мой бывший друг, носящий теперь французскую корону, вполне может лишить меня права быть казненным на плахе. А висеть в петле я совсем не хочу – не по чину мне это. Впрочем, и петля – это еще не самое страшное… Меня могли четвертовать – привязать мои руки и ноги к четырем сильным лошадям, которые, подхлестываемые палачами, двигались в разные стороны и отрывали конечности. Чтобы не мучать лошадей (ха-ха, эти душегубы больше заботились о скотине, а не тех, кого казнили) приходилось подрезать сухожилия осужденному. Затем изуродованное туловище бросали в огонь. Так в 1610 году был казнен Равальяк, убивший короля Генриха IV.

А сама эта парочка, с такими фамилиями, явно происходила то ли из Англии, то ли в крайнем случае из Шотландии. На секунду я решил, что это те люди, от которых Брольи получил английские монеты. Я не знаю, кто их ему дал, но это были новенькие гинеи. Именно этими гинеями я заплатил моим соотечественникам, устроившим это, увы, неудачное покушение. Но это было бы очень вряд ли, подумал я; ни им нет смысла себя афишировать, ни Брольи засветить свои связи с этими людьми.

Следовательно… то ли новый король якшается с англичанами, что было бы весьма маловероятно, либо… Неужто это – люди из русской делегации? Тогда почему они англичане, возможно, колониалы? Тогда понятно, почему этот Фрейзер – смешанных кровей, наверное, с индейцами?

– Итак, пане Коморовский, – сказал тот, первый, назвавшийся Робинсоном. – Я ознакомился с протоколами ваших допросов. И у меня сложилось впечатление, что вы озвучили лишь то, что от вас требовали. Именно поэтому мы и попросили возможность поговорить с вами лично.

– А какой мне в этом интерес? – горько усмехнулся я.

– Понятно, какой, – покачал головой Робинсон. – Именно тогда вас не будут больше пытать, а также казнят так, как полагается дворянину. Я знаю, что вам это уже обещали. Но они не знают, что вы не были с ними честны.

– Они считают иначе, – спокойно ответил я.

– Считали, вы хотите сказать, – усмехнулся тот. – Смею надеяться, что наше слово чего-нибудь да значит. Особенно после того, как именно мы не дали вам совершить столь тяжкий грех, как регицид.* (*убийство короля)

Так все-таки это русские, подумал я. Но почему они с вероломного Альбиона или из его колоний? В любом случае, я наконец-то сообразил, что помешали нам тогда именно эти русские.

Помнится, в начале марта меня навестил Игнаций Карашевич, которого я знал еще по Варшаве. Вряд ли кто-нибудь что-нибудь заподозрил – все решили, что ко мне приехал старый друг. Мало кто знал, что Карашевич – человек Брольи, и что прибыл он, чтобы передать мне его инструкции.

К наследнику престола меня некогда отправил его дед, герцог Лотарингии Станислав, но моим негласным начальником должен был стать герцог Конти, а непосредственным – Брольи. Вообще-то я уже привык к неспешной жизни при дворе дофина и не горел желанием делать то, что моя совесть, пусть загнанная где-то в угол моего сознания, считала подлостью, несовместимой не только с дворянской честью, но и с верой.

Я попытался было спорить с Карашевичем, но тот мне дал понять, что сделано это будет со мной или без меня, зато все тогда узнают, что я – не более чем gonfleur.* (*gonfleur (фр.) – насос; так по-французски именуется подсадная утка.) И что я окончу свои дни с позором либо в Бастилии, либо на плахе, а то и на виселице. А если я сделаю то, что от меня требуется, то меня щедро наградят. Как именно, впрочем, он не сказал.

Вообще-то моей задачей было убийство русской делегации, прибывшей из Нового света. Мои люди попытались их отравить, но, как оказалось, безуспешно. А потом мне было сказано, чтобы я русских оставил пока в покое – у меня наметились цели поважнее. Сначала король, а теперь и дофин.

Я задумался – что-то надо было им подкинуть, но не все же? И тут я взглянул в глаза того, второго, которого я про себя называл «мавпой», и понял – эти поймут, если я совру или не расскажу всей правды. Конечно, смерть на виселице будет позорной, но ее я как-нибудь переживу, простите уж за каламбур. Зато я все еще помнил раскаленные щипцы, приближавшиеся к моим гениталиям, и знал, что не хочу подобного развития событий.

– То, что я рассказал ранее, имело некоторое отношение к действительности. Я и правда являюсь польским патриотом, и я на самом деле был оскорблен до глубины души, когда я понял, что новый король не только не собирается вступаться за Польшу, родину его матери, и за своего деда короля Станислава – для меня он все еще был королем – но и собирается оставить русским земли в Новом Свете.

По тому, как мои собеседники посмотрели друг на друга, я понял, что попал в точку насчет того, откуда они сюда приехали. Но, чуть подумав, решил, что хуже Польше все равно не будет. И продолжил:

– Инициатором обеих акций был де Брольи…

– Позвольте, но ведь он вроде посол в Польше.

– Некто Игнаций Карашевич прибыл сюда в марте и привез инструкции от де Брольи. Подозреваю, что сам де Брольи в это время находился либо в Лотарингии, либо на близлежащих землях Священной Римской империи. Убийством короля занимался не я, мне была поначалу поручено… скажем так, устранение вашей делегации. И я даже послал людей, которые пробовали вас отравить.

– Было такое, – усмехнулся Робинсон. – Но почему вы больше не пробовали нас убить?

– Мне был дан новый приказ – вас пока не трогать, но проследить, куда вы направляетесь. И когда я доложил, что вы будете в Версале через два дня, произошла та самая якобы естественная смерть Его величества. А мне было поручено подготовить засаду как на вас, так и на дофина. И когда дофин – точнее, уже король – отказался отзывать родительский указ о признании договора с Русской Америкой, я приступил к организации покушения на нового короля. Мы собирались это обставить так, что убийство – ваших рук дело. Но получилось то, что получилось.

– Хорошо. Вы сейчас напишете чистосердечное признание в двух экземплярах. Напишете все, от того, как именно вас заслали к дофину, и до последних событий. Если мы решим, что вы ничего существенного не утаили, вас не будут пытать и казнят так, как приличествует дворянину. Мы свое слово держим.

– Согласен, – уныло кивнул я. Мои гости оставили меня в кабинете, а вскоре мне туда принесли бумагу, чернильницу, песок и набор гусиных перьев, предупредив, чтобы я не выбрасывал и черновики. И я уселся за работу.

[Road Warrior]

13 апреля 1756 года. Петергоф. Большой дворец.
Вице-канлер Российской империи Михаил Воронцов.

Известие, полученное мною из Парижа, заставило меня бросить все дела и помчаться в Петергоф. Похоже, в самое ближайшее время предстояли немалые перемены в европейской политике – царствовавший во Франции король Людовик XV трагически погиб на охоте. Подробности его смерти в присланной мне записке отсутствовали, но важен был сам факт – один из последних великих французских монархов ушел из жизни, и вместе с ним уходила целая историческая эпоха. Новый же король еще никак не проявил себя – он мог быть более благосклонен к России, или, наоборот, более враждебно к ней настроен, хотя я подозревал худшее – все-таки он наполовину поляк и внук короля Станислава Лещинского, которого фельдмаршал Миних изгнал из Польши.

О смерти Людовика XV я решил доложить государыне лично. Как доложили мне верные люди, канцлер Бестужев вчера вечером изрядно проигрался в карты, потом с горя напился, и будет теперь отсыпаться до полудня. А ведь еще не кончился Великий пост!

Государыня его строго соблюдала, несмотря на плохое самочувствие. Так что на изысканные блюда, которые мне поднесли бы во дворце, я особо не рассчитывал. Бог с ним, будет Пасха – разговеемся. Пока же подходила к концу шестая неделя Великого поста.

Государыня встретила меня невыспавшаяся и встревоженная. Она была извещена о моем внезапном визите, и, как всегда, предполагала самое худшее. Мне стало жалко ее, но такова царская работа – смиренно нести свой крест, управляя такой огромной державой, как Россия.

– Михаил Илларионович, – с ходу набросилась она на меня, – скажи мне ради Христа, что случилось?

– Матушка, – я почтительно поцеловал пухлую ручку царицы, – верные люди из Парижа сообщили мне о кончине короля французского Людовика XV. Что и как случилось, мы пока не знаем, известно лишь, что произошло это на охоте.

Государыня по-бабьи всплеснула руками:

– Какие страсти Господни! Вот горе-то! А ведь этого самого Людовика мой батюшка прочил мне в женихи! Меня стали учить французскому языку, придворному политесу и танцам. Но не получилось у батюшки выдать меня за него замуж. Что ж, видимо, такова воля Божья.

Императрица повернулась к иконостасу и перекрестилась. Я сделал то же самое. Пусть этот Людовик и папист, но все же человек, и Господь на том свете спросит с него за все его грехи, вольные и невольные.

Государыня задумалась, смахнула со щеки слезу, и присела на краешек оттоманки. Я терпеливо молчал, ожидая того момента, когда царица возьмет себя в руки и будет готова к серьезному разговору.

– Жизнь царей, как и жизнь простых людей, в руце Божьей, – смиренно произнесла наконец императрица. – Всем нам уготован смертный час, вот только неизвестно – когда и где.

– Матушка, уж ты-то у нас проживешь долго, посмотри на себя – ты словно и не постарела совсем!

– Мне-то не лги, Михайло Илларионович, – укоризненно покачала головой государыня. – Знал бы ты обо всех моих болячках…

– Ну, о них никто лучше Жано Лестока не знает, – усмехнулся я. – Только нос свой он совал куда не попадя, за что чуть было и не лишился головы.

Услышав о Лестоке, государыня нахмурилась. Жано был один из тех, кто подсадил ее на трон ее покойного отца. Он знал о ней столько, сколько не знал никто. Но знания свои он сообщал в письмах в Париж, где фабриковались пасквили на Елизавету, оскорбляющие ее не только как царицу, но и как женщину. А вот этого делать не стоило. Впрочем, за свой длинный язык Жано побывал на дыбе, отведал кнута, и едва не лишился головы.

– Матушка, как бы то ни было, нам стоит подумать, как помириться с Францией и обменяться посланниками. Государства не могут вечно враждовать друг с другом.

Елизавета задумчиво посмотрела в окно. Уже явственно пахло весной, таял снег, и на ветках задорно чирикали воробьи.

– Хорошо, Михайло Илларионович, в честь коронации нового французского монарха я, так и быть, помилую Жано. Только в Петербурге ему делать нечего. Пусть забирает свои книги и пилюли и уезжает в Париж, а то и куда подалее.

– Матушка, вы само милосердие, – попытался подольститься я. – Думаю, что французы правильно поймут освобождение Лестока из ссылки. Кроме всего прочего, стоит отправить в Париж официального посланника, который поздравил бы сына погибшего французского монарха с коронацией. Надо только подумать, кого именно послать…

– А ты подумай, Михайло Илларионович, – кивнула императрица. – Может быть, новый Людовик поймет, что Франции лучше дружить с Россией, чем воевать.

– Вот только канцлер Бестужев… – сказал я.

– А что нам Бестужев? – государыня пренебрежительно махнула рукой. – Дай нам Господь время и силы разобраться с делами европейскими, и я отправлю господина канцлера на отдых желанный в его вотчины. Чай не один он такой в России.

Императрица снова взглянула в окно.

– Как быстро время летит, Михайло Илларионович. Уже весна-красна наступила. Скоро лето, когда все твари земные солнышку радуются. Эх, помнишь, Михайло Илларионович, как мы на Ивана Купалу через костер прыгали и ночью в реке купались? Страшно было до жути, но рядом со мной были верные люди… Только иных уж нет, а те далече…

Я понимающе кивнул. Я помнил многих, и знатных людей и мужиков, кто во время обрядов языческих славили Ладу и Ярило. Ругал нас за это батюшка, и правильно делал. Хотя в Святом писании и говорится: «и будут два одною плотью; так что они уже не двое, но одна плоть»* (*Евангелие от Марка 10:8) Грешили мы в молодости изрядно, теперь к старости нам остается лишь вспоминать о своих грехах, да каяться.

– У тебя все, Михайло Илларионович? – спросила государыня. – Ну, если так, то ступай себе с Богом. И подумай хорошенько, кого бы стоило послать в Париж. Себя даже не предлагай – вполне вероятно, что я отправлю в отставку канцлера Бестужева, и ты займешь его место.

Кстати, можно будет отправить во Францию и тезку твоего, Михайло Ломоносова. Он тут опять повздорил с господами академиками и учинил непотребство в храме науки. Пусть посмотрит, над чем сейчас работают французские ученые, и себя покажет. Хоть Ломоносов и строптивого нрава, но учен зело, и за него нам не будет стыдно.

– Все сделаю, матушка, все, как ты сказала, – я отвесил поклон государыни, снова облобызал ее прелестную ручку, и отправился по своим делам, коих у меня было немало.

[Road Warrior]

16 апреля 1756 года. Люневиль, Лотарингия.
Луи-Франсуа де Бурбон, принц де Конти, бывший глава «Секрета короля».

– Здравствуйте, Ваше величество, – сказал я с легким поклоном, когда Станислав Лещинский, герцог Лотарингский и бывший король Польши, вошел в кабинет, куда меня отвел пожилой слуга.

Конечно, он уже давно не «величество», да и титул польского короля по праву мой, но что поделаешь – в данный момент это один из немногих моих союзников, и приходится соответствовать. Лещинский посмотрел благосклонно на меня и возразил:

– Уже не величество, а светлость, как, впрочем, и вы, мой дорогой принц.

Но голос его выдавал радость – во-первых потому, что я назвал его бывшим титулом, а, во-вторых, это был завуалированный намек на то, что и мне титул не достался. Причем меня поначалу поддержал мой кузен Людовик XV, но эта проклятая шлюха, Анн-Мари Пуассон, именующая себя «герцогиней де Помпадур», все испортила. Ничего, хоть смерть кузена не на моей совести, но именно я дал понять Брольи, что не буду препятствовать подобному решению возникших проблем, так что в гибели коронованного ничтожества есть и моя заслуга.

Вот только после этого все пошло не по плану. Оказалось, что новоиспеченный король не только не собирается ничего менять в отношениях с русскими, но и успел сдружиться с шалавой из Креси-Куве. Похоже, все его причитания о том, что нужно хранить верность жене, не более чем разговоры, а захотелось попробовать того, что некогда привлекло его отца. А для мадам это возможность и далее влиять на политику Франции, так что она была рада услужить. Впрочем… как мне когда-то рассказывал Людовик, в постели она была само совершенство, и ей, судя по всему, самой нравилось это дело. И сейчас, скорее всего, в этой связи с ее стороны присутствует не только расчет, но и похоть.

Увы, Брольи, даже не посоветовавшись со мной, послал команду поляков прикончить и сына. Мне это было бы, скорее всего, на руку – я бы, вероятно, сумел-таки стать регентом при дофине Людовике, ведь Мария-Йозефа, его мать, слишком неопытна и не имеет опыта правления, а его бабушка Мария Лещинская именно бабушка, а не мать. Но, как бы то ни было, люди Брольи попытались убить внука моего теперешнего собеседника, что могло привести к весьма печальным последствиям. Именно поэтому я поспешил в Люневиль, именно поэтому я здесь.

Как обычно, разговор начался с бутылки вина – вино из своего виноградника Романе-Конти, считавшегося лучшим во Франции, а, значит, и в мире, привез лично я.* (* Вино этого бургундского виноградника до сих пор самое дорогое во Франции. Цены на бутылку самого неудачного урожая начинаются примерно от €5.500, а хорошие – от €17.000 и выше) И только после того, как герцог оценил его качество, и мы закусили тем, что принесли его люди, я перешел к делу.

– Ваша светлость, вы, возможно, слышали о покушении на вашего внука.

– Да, мне донесли, – кивнул тот.

– Спешу вас заверить, ваша светлость, что на сей раз исполнители действовали по… своей воле, – осторожно сформулировал я. – Я узнал об этом лишь потом, и я…

– Можете не продолжать, ваша светлость, – кивнул Лещинский. – Я рад, конечно, что мой внук выжил. Рад по-человечески. Но нужно признать, что его действия шли вразрез с нашими… надеждами, и что я могу понять тех патриотов Франции – или Польши? Говорят, что все они были моими соотечественниками.

– Именно так, ваша светлость.

– Может, мой внук и изменится, ваша светлость, но я должен с горечью констатировать, что пока что это не тот человек, который должен стать во главе вашей великой державы. Именно поэтому, если бы покушение было удачным, я был бы весьма опечален, как дед, но для страны это был бы неплохой вариант. Впрочем, как если случится нечто, что помешает ему короноваться.

Я с изумлением посмотрел на герцога, но на лице того я не увидел и тени старческого слабоумия. Он действительно готов был пожертвовать жизнью внука в своих целях. И, вспомнив, что вся команда ассасинов состояла из поляков, подумал, что вполне вероятно, что именно Лещинский предоставил ее моему подчиненному.

Но вслух я лишь сказал:

– Все же хотел бы пожелать ему многих лет жизни и правления, но одновременно и мудрости, которой ему сейчас так не хватает.

– Давайте выпьем за это, – кивнул герцог, и мы чокнулись остатком божественного напитка.

[Road Warrior]

18 апреля 1756 года. Петергоф. Большой дворец.
Вице-канлер Российской империи Михаил Воронцов.

Государыня сегодня была в плохом настроении. Слава Богу, я знаю ее уже не первый год, и научился по лицу и манере поведения императрицы определять – стоит ли ей сообщать неприятные известия, или нет.

Но, то, о чем я хотел ей сегодня рассказать, было очень важно и для меня, и для государыни. Мне удалось с помощью кузена моего благодетеля Ивана Ивановича Шувалова раскрыть очередную каверзу канцлера Бестужева. Просто замечательно, что Канцелярию тайных розыскных дел возглавляет Александр Иванович Шувалов. Сам по себе он был человеком нерешительным, и послушно следовал советам своих близких – кузена Ивана Ивановича и брата Петра Ивановича. Именно такой человек и нужен был нам для того, чтобы свалить ненавистного нам Бестужева.

О деле купца Зубарева Александр Иванович рассказал нам совсем недавно. Он лично допрашивал этого авантюриста, вся жизнь которого была плутовским романом.

Успев нашкодить у себя на родине в Сибири, Зубарев подался в Петербург, где ухитрился подать в руки самой государыни челобитную. В ней он доносил, что в Исетской провинции неподалеку от Оренбурга им в старых копях найдены породы, содержащие золото и серебро. Императрица, нуждавшаяся в деньгах, велела проверить предоставленные Зубаревым образцы породы на наличие золота и серебра. Пробу образцов проводил лично профессор столичной Академии наук Ломоносов. Он донес, что все образцы руд содержат в себе признаки серебра (с расчетом от 2 до 7½ золотников на пуд); между тем Берг-коллегия и Монетная канцелярия в тех же образчиках Зубарева ни золота, ни серебра вовсе не нашли. Вызванный для дачи объяснений по этому поводу в Кабинет Ее императорского величества, Михайло Ломоносов признал свою ошибку и заявил, что во время проб руды Зубарева неоднократно приходил к нему в лабораторию, иногда и в его отсутствие. Ввиду этого Кабинет пришел к заключению, «что при пробе в лаборатории Академии Наук Зубарев такое ж воровство учинил, как в Сибири, что показалось серебро, чего не бывало, и то знать можно по примеру прежде таких воров бывших, что неосторожностью пробовщика (ежели воровски не подкупил оного), приближась к месту, где горшок с рудою в огне стоит, и тертого серебра, смешав с золою или другим чем, в горшок бросил, почему и оказывался в пробе выход серебра».

В конечном итоге Зубарев был отправлен в Шлиссельбург, где им занялась Тайная канцелярия. Там он продолжил врать, рассказав на допросе, что расскажет всю правду только государыне. В конце концов его допросил сам Александр Иванович Шувалов, которому он сообщил, что в Сибири многие из числа местного купечества грабят инородцев и утаивают свои доходы от казны. Он так же рассказал, что зимою 1751 года был представлен наследнику престола, великому князю Петру Федоровичу, якобы заинтересовавшемуся его открытиями. Однако уже через четыре дня после первого допроса Зубарев сам заявил в Канцелярии Тайных дел, что все эти показания он сделал «вымысля собою». Не удалось доказать его связь с великим князем.

Тогда у Александра Ивановича лопнуло терпение, и он велел допросить с пристрастием этого авантюриста. Зубарев сознался, что имел намерение или вступить в военную службу, или получить привилегию на устройство заводов, чтобы таким путем оставить за собою во владение купленную отцом его на чужое имя деревню с крестьянами. Розыск по этому делу продолжался около двух лет, и в 1754 году Зубарева отослали в Сыскной приказ, откуда ранней осенью того же года ему удалось бежать.

Окольными путями он добрался до границ Польши, а оттуда махнул в Пруссию. А вот дальше началось самое интересное. Зубарев был пойман в раскольнической Климовой слободе при попытке украсть чужих лошадей. Его доставили в Киевскую губернскую канцелярию, и здесь выяснилось, что он не кто иной, как «приезжий из Пруссии шпион», именовавший себя Иваном Васильевым, о котором еще в июле 1755 года доносили на пограничном между Россией и Польшей Злынском форпосте беглый крепостные помещика Загряжского. По их словам, Зубарев поднимал раскольников против правительства, обнадеживал их заступничеством прусского короля и уговаривал их помочь возведению на престол императора-младенца Иоанна Антоновича, что которого и корабли уже «в пристойном месте изготовлены».

Доставленный в Канцелярию тайных дел, мошенник и вор стал рассказывать Александру Ивановичу Шувалову совершенно невозможные вещи. Дескать, зимой этого года он оказался в Кёнигсберге, где встретился с самим Манштейном, адъютантом Прусского короля. Тот отвез Зубарева в Берлин, где с ним якобы беседовал сам король Фридрих. Беглого мошенника стали склонять к похищению из Холмогор содержавшегося там под стражей Иоанна Антоновича. В случае, если похищение удастся, предполагалось, что король прусский объявит войну России и насильно возведет Иоанна Антоновича на русский престол.

Дальше шло нагромождение самых разных нелепиц, после которых словам Зубарева уже никто не верил ни на грош. Но государыня, которая всю жизнь опасалась каверз, связанных с брауншвейгским семейством, на всякий случай велела перевезти Иоанна Антоновича в Шлиссельбург, где содержать под крепкой охраной. В той же российской Бастилии все это время находился и сам Зубарев.

Александр Иванович еще раз тщательно проверил показания этого авантюриста, и пришел к выводу, что он выдумал все – и встречу с Манштейном, и беседу с королем Фридрихом, который, якобы с ходу произвел Зубарева в полковники.

А вот некоторые моменты главе Канцелярии Тайных дел удалось установить. Зубарев был пешкой в игре, которую вел против прусского короля канцлер Бестужев. Он хотел, чтобы государыня осерчала на Фридриха, и согласилась-таки начать войну с ним. Именно это я и хотел рассказать императрицы и заставить ее задуматься – стоит ли верить канцлеру, для которого личного благо было важнее, чем благо России.

Я рассказал государыне историю с Зубаревым. Она хорошо ее помнила – ведь все, что касалось императора-младенца Иоанна Антоновича волновало императрицу.

– Да, Михаил Илларионович, – вздохнула она, – я даже не знаю, огорчил ты меня или обрадовал. Хорошо то, что король прусский не имеет к этому делу никакого отношения. Плохо же то, что мой канцлер обманывает меня, желая ради своих пенсионов денежных начать войну, которая нам совершенно не нужна. Ну, скажи мне – ради чего мы должны воевать с Фридрихом? Ведь он полководец изрядный, да и войско его сильно…

Я был полностью согласен с императрицей. Последняя наша война была со Швецией, и начата она была еще при правлении матери малолетнего императора Анне Леопольдовне. Шведы хотели пересмотреть условия Ништадтского мира, но потерпели страшное поражение под Гельсингфорсом. Тогда наша армия под командованием фельдмаршала Ласси окружил шведскую армию генерала Жана Буске и принудил ее к капитуляции. В результате заключенного в 1743 году в Або мирного трактата шведы признали все условия Ништадтского мира и отодвинули на запад границу между странами.

Больше России воевать вроде бы было не с кем. На юге, правда, на наши рубежи совершали набеги татары. Но, чтобы отбросить их в Крым у нас пока не было сил. А в Европе Россия ни с кем не ссорилась, и встревать в войну между Англией и Францией нам было не с руки.

– Послушай, Михаил Илларионович, – задумчиво произнесла императрица, – я получила приглашение на коронацию нового французского короля, Людовика Шестнадцатого. Состоится она в Реймсе первого июля по их летосчислению, а по-нашему двадцатого июня.

Подумав, как следует, я решила послать во главе нашей делегации тебя. Ну не Бестужева же мне туда посылать! Да он там точно поскандалит с французами или пруссаками, опозорив нашу державу. Нет, надо ехать тебе, и никому иному. Тут за тебя и Иван Иванович Шувалов просит. А он человек умный и знает, что говорит. К тому же ты уже бывал в Париже, и кое-кого знаешь из тамошних политиков.

Я поклонился государыне. Нет, не зря мы обсуждали этот вопрос с Иваном Ивановичем. Он обещал уговорить императрицу назначить меня главой русского посольства. Если мне повезет, то, вернувшись из Реймса, я привезу для России мир. Нам не придется воевать на радость британцам, которые только об этом и мечтают. Эти торгаши привыкли стравливать между собой европейских правителей. Сами же они при этом получают барыши от грабежей иностранных кораблей и захвате чужих колоний.

– Скажи мне, Михаил Илларионович, – спросила государыня, – кого ты еще хочешь взять с собой на коронацию? Про профессора Ломоносова мы уже с тобой говорили. Кто еще, по твоему мнению, достоин представлять Россию при этом великом событии?

Я сказал, что не готов сей момент прямо назвать фамилии членов делегации, которая поедет в Реймс. Но в самое ближайшее время я это сделаю. В частности, неплохо было бы взять с собой человека, которого можно будет оставить в Париже поверенным в делах, ведь у нас там никого не было с тех пор, как оттуда в 1748 году уехал Алексей Леонтьевич Гросс. Именно так мы могли бы посодействовать сближению нашему с французской державою.

– Вы, наверное, правы, – задумчиво произнесла императрица. – Но кого же вы видите на этом месте?

– Надо подумать, Ваше императорское величество. Возможно, надворного советника Федора Дмитриевича Бехтеева; он уже показал себя весьма искусным дипломатом, а, кроме того, очень хорошо знает французский язык.* (* В реальной истории по рекомендации Воронцова именно Бехтеев был послан в Париж в 1756 для налаживания отношений, и весьма в этом преуспел.)

Я напомнил императрице и о ссыльном лейб-медике Лестоке. Если мы помилуем его, то сие положительно оценят во Франции. К тому же, добрые отношения между нашими державами лишь улучшаться. Что же касается Лестока, то я предложил государыне милостиво попрощаться с ним, проявив христианское милосердие. А сам бывший лейб-медик, как я полагаю, сделает должные выводы, и больше не будет давать волю своему длинному языку.

Императрица хмыкнула, подумала немного, и кивнула мне в знак согласия. Все-таки этот хитрый француз имел немалые перед ней заслуги. Об этом не стоило забывать.

– Пусть Бог нас рассудит, Михаил Илларионович. Токмо он решит, кто из нас был прав или виноват. И с Жано я переговорю. Человек он в общем неплохой, только болтлив не в меру, да и гордыня, самый страшный грех, его мучила последнее время. Думаю, что в ссылке он не раз об этом задумывался.

А что касается канцлера Бестужева, – государыня взглянула мне в глаза и покачала головой, – я подумаю. Если мне станет известно, что он пытается за моей спиной вести свои интриги, то пусть пеняет на себя. Такое я ему не прощу.

Ступай с Богом, Михаил Илларионович. Готовься к дороге дальней. И думай – как сделать так, чтобы Россия осталась в стороне от этой ненужной ей войны. А она будет, чует мое сердце! – государыня вздохнула и, повернувшись к иконам, вновь перекрестилась.

[Road Warrior]

21 апреля 1756 годa. Дрезден, курфюршество Саксония.
Генерал-майор Кристоф Герман Манштейн.

Уже вторую неделю я торчу в Дрездене. Нельзя сказать, что это европейское захолустье – отец нынешнего курфюрста, да и он сам, не жалели денег на украшение столицы Саксонии и строительство в ней помпезных сооружений, вроде дворца Цвингер или Японского дворца. Только с моей точки зрения курфюрст Фридрих Август, который одновременно был польским королем Августом III, выбрасывал деньги на ветер. Лучше бы он потратил их на армию. Ведь в будущей войне, в которой саксонцам придется скрестить шпаги с воинами короля Фридриха, победит Пруссия – в этом у меня не было никаких сомнений. Что такое семнадцать тысяч человек? А именно столько солдат было в его армии. Прусские гренадеры сметут их в первом же сражении.

Канцлер Генрих фон Брюль был не менее расточителен, чем его повелитель. Пользуясь тем, что курфюрст полностью ему доверял, он запускал руку в казну, тратя огромные средства на содержание двух сотен слуг, на свою стражу, на роскошные пиры и наряды. Алчность его не знала границ – он, помимо немалого жалования, добился того, что курфюрст позволил ему занять еще с десяток высокооплачиваемых должностей. Словом, это был человек без стыда и совести. Но мне было совершенно наплевать на пороки этого человека. Мне важно было раздобыть один документ, который мог бы помочь свалить русского канцлера Бестужева, и тем самым обеспечить как минимум нейтралитет России в будущей войне.

Пришлось потратить немало золотых и серебряных талеров с профилем польского короля Августа III, чтобы узнать, что письмо русского канцлера хранится во дворце Брюля, и не где-нибудь, а в его спальне. Это серьезно осложнило дело, но, помня, что наш король очень хотел добыть сей документ, я приложил все усилия, не жалел денег, чтобы найти ключик к сундучку, в котором он хранился.

Как говорил кто-то из древних: «осел, нагруженный золотом, откроет ворота любой крепости»* (* слова эти приписывают царю Македонии Филиппу II, отцу Александра Македонского.) Мне удалось через своих людей подкупить одного из слуг канцлера. Деньги, которые ему пришлось заплатить, он отработал честно. В моих руках оказался документ, который мог стать смертным приговором для Бестужева. В нем русский канцлер советует своему саксонскому коллеге отравить русского посла в Саксонии. Причина столь необычного предложения – посол России в Дрездене. Дескать, он не был согласен с политической линией Бестужева. А если учесть, что в то время прусским послом в Саксонии был старший брат канцлера – Михаил Бестужев… Словом, Каин и Авель.

До меня доходили слухи о том, что два брата ненавидят друг друга. Причина – Алексей Бестужев принял активное участие в разоблачении заговора Лопухиных. В числе участников этого заговора оказалась и супруга Михаила Бестужева Анна Гавриловна, урожденная Ягужинская. С моей точки зрения, сей заговор не стоил и выеденного яйца – обычная салонная болтовня. Но императрица Елизавета Петровна, сама пришедшая к власти в результате дворцового переворота, весьма болезненно воспринимала все намеки на заговоры и приговорила Анну Бестужеву к смерти, заменив ей потом казнь на ссылку в Сибирь. Правда, перед этим ее у здания Двенадцати коллегий прилюдно били кнутом и урезали язык.

Письмо канцлера Бестужева я со всем тщанием упаковал и приготовился тайно переправить в Берлин. Хватиться его должны были нескоро. А я стал ожидать известия от моего человека из Ганновера. Именно там, по слухам, хранился черновик письма Бестужева, написанный им еще тогда, когда тот был камер-юнкером курфюрста Ганновера Георга Людвига, вскоре ставшего английским королем Георгом I. В 1717 году, узнав о бегстве царевича Алексея Петровича в Австрию, он поспешил написать ему письмо с уверением в преданности и готовности служить «будущему царю и государю». При этом Бестужев самый переход свой на службу английскому королю объяснил желанием удалиться из России, так как обстоятельства не дозволяли ему служить (как он хотел бы) царевичу Алексею, который должен был как можно быстрее сменить на престоле своего отца. К счастью для Бестужева, царевич во время следствия его не выдал, а само письмо уничтожил. Только вот, как удалось узнать моим агентам, черновик письма сохранился, и хранился в секретном архиве курфюрстов Ганновера, то бишь английских королей.

Я прикинул – имея на руках столь убийственные доказательства измен канцлера Бестужева, он вряд ли сумеет выкрутиться и остаться на своем посту. Что с ним станет потом, меня интересовало мало. Главное, что политикой России будет управлять человек, который убедит императрицы Елизавету Петровну сохранить нейтралитет России в будущей войне. А именно это и необходимо было королю Фридриху.

С помощью почтового голубя я сообщил о своих успехах в Дрездене в Берлин, а сам стал готовиться к отъезду. Я выполнил то, что обещал королю. Надеюсь, что он не обойдет меня наградами и повышением в чине. Наш Фриц ценил исполнительных и верных слуг.

[Uksus]

Я прикинул – имея на руках столь убийственные доказательства измен канцлера Бестужева, он вряд ли сумеет выкрутиться и остаться на своем посту.

КТО???

[Road Warrior]

23 апреля 1756 года. Креси-Куве.
Герцогиня де Помпадур, радушная хозяйка.

Здоровье короля шло на поправку благодаря стараниям такого прекрасного врача, как мсье Робинсон. Его величество уже мог вставать с постели, прогуливаться по моему дворцу и парку. Он с любопытством наблюдал, как я доила корову на своей ферме, а потом предлагала парное молоко коронованному гостю Креси-Куве. Людовик с удовольствием пил его, нахваливал, и говорил, что ничего подобного ему не подавали ни в Версале, ни в других его замках и дворцах.

А вот некоторые русские от молока категорически отказывались. Это, как правило, были те, у кого наблюдалась примесь индейской крови. Я угостила кружкой прекрасного парного молока Алистера Фрейзера, который еле заметно поморщился, но выпил его. Как потом мне доложили слуги, у молодого человека после этого разболелся живот, и он целый день чувствовал себя не очень хорошо. Другие же – Мсье Новиков и его прелестная жена, чета Робинсонов, и большая часть их делегации – с удовольствием пили молоко и ели сметану с моей фермы.* (* У индейцев Северной и Южной Америке в организме отсутствует фермент, расщепляющий лактозу – молочный сахар. Оттого они не пьют молоко, и с трудом переносят даже его запах.)

Сами же русские гости произвели на меня хорошее впечатление. Конечно, они не обладали всеми теми манерами, которые отличают воспитанного дворянина от человека из простонародья. Это, понятно, не касалось нашего чудо-врача мсье Робинсона и его супруги. Но глава русской делегации, мсье Новиков, с его ладонями, покрытыми мозолями, в то же время обладал тем внутренним благородством, которое не часто встретишь у дворянина из высшего света.

Как ни странно, мсье Новиков быстро нашел общий язык с Его величеством, и они часто беседовали наедине. Конечно, русский посол не лез обниматься к королю, как это делал славный корсар Жан Бар, и не предлагал ему «жахнуть по стаканчику рома»* (* подлинный факт из биографии знаменитого флотоводца). Как я поняла из отрывков фраз, которые я услышала, речь шла о положении дел в Акадии, и о намерениях русских, которые там остались, чтобы собрать силы и изгнать с захваченных земель французской короны наглых захватчиков.

Его же величество прежде всего интересовало положение дел в России и личность русской императрицы Елизаветы. К сожалению, мсье Новиков очень давно покинул свою родину, и мог лишь с чужих слов рассказать о той политике и политиках, которые сейчас определяют внешнеполитический курс государства.

Что же касается русской императрицы, то мсье Новиков был знаком с ней еще с тех времен, когда она была просто дочерью русского царя Петра. Как я поняла, мсье Новикова и императрицу Елизавету связывает какая-то общая тайна. Но какая именно, можно было лишь догадываться.

Я же была в трауре в связи с трагической гибелью моего возлюбленного – Луи, который для меня был не только королем, но и самым близким на свете человеком. Наверное, в этом мире не было больше никого, кто бы лучше меня знал его, все его достоинства и слабости. Бедный Луи, как рано он ушел из жизни!

Наверное, скорбь по нему заставляла меня сдерживать себя и не проявлять моих чувств, когда я оказывалась рядом с лейтенантом Фрейзером. Если бы не это, то я наверняка бы сдалась, и призналась бы Аластеру в тех нежных чувствах, которые к нему испытывала. Да, как все сложно бывает в этом мире! Люди, которые уже покинули этот мир, продолжают оставаться с нами и не позволяют совершать, казалось бы, самые обычные человеческие поступки!

Тем временем, мой скромный замок стал на время столицей Франции. Количество приезжающих сюда людей увеличилось в десятки раз. С разрешения короля, я вынуждена была отказывать многим в гостеприимстве. Ведь в Креси-Куве было всего два десятка человек прислуги, да и места было маловато. А у меня в замке кого только не было. Так, например, здесь жил священник, который получал от меня пансион и заботился о наших грешных душах. Кроме того, я продала часть своих драгоценностей и открыла больницу для местного населения. Правда, медики, которые оказывали помощь жителям прилегающих к замку деревень, ни в какое сравнение не шли с мсье Робинсоном. Он, кстати, нередко посещал больницу и обучал ее врачей разным премудростям – то, чего ни разу не сделал мсье де Ранкур, несмотря на мои просьбы.

Тем временем, шло следствие по делу тех, кто организовал нападение на королевский кортеж. Все бумаги доставляли лично королю, который тщательно оберегал их от посторонних. Как я поняла, он был сильно огорчен тем, что среди тех, кто покушался на его жизнь, были близкие ему люди. Но, по его мнению, во имя справедливости и спокойствия в государстве все виновные должны были быть строго наказаны. Об этом король сказал мсье Новикову во время одной из их бесед.

По моей просьбе, охрана замка была организована лейтенантом Фрейзером, и сделал он это мастерски. Никто из посторонних не мог попасть внутрь незаметно для стражей замка. А все пытавшиеся это сделать были каждый раз схвачены и подвергнуты строгому допросу. Правда, в основном это были просители, возжелавшие встретиться с королем и попросить его помочь решить какие-то свои личные дела. Злоумышленники же обнаружены не были.

Наконец, мсье Робинсон сказал, что Его величество практически здоров, и может отправиться в карете в Париж. Дело было не только в том, что там скопилось немало дел, которые монарх не мог решить из Креси-Куве. Ведь еще надо было готовиться к коронации, тем более что к этому времени в столицу государства стали съезжаться делегации стран, чьи представители посчитали нужным присутствовать при официальном возведении на трон короля, и засвидетельствовать ему свое уважение и почтение от имени других европейских монархов. Конечно, коронация будет еще нескоро – лишь первого июля – и произойдет она в Реймсе, а не в Париже, но многие хотели загодя встретиться с Его величеством.

Отъезд был назначен на завтра, и все стали тщательно готовиться к путешествию. Сопровождать короля, по его просьбе, должны были русские, дабы обеспечить Его величеству дополнительную охрану. У меня же оставались дела в Креси-Куве, и я решила отправиться в Париж чуть позднее.

[Road Warrior]

23 апреля 1755 года. Санкт-Петербург. Васильевский остров.
Профессор химии Михаил Васильевич Ломоносов.

После разговора с Иваном Ивановичем Шуваловым я, не откладывая дело в долгий ящик, сразу же стал разыскивать поручика Суворова. Посланному мною в Семеновскую слободу слуге командир полка генерал-майор Никита Федорович Соковнин, у которого Суворов служил еще сержантом-ординарцем, прислал мне записку, в которой сообщил, что господин поручик Ингерманландского пехотного полка Александр Суворов живет в слободе своего полка на острове Голодай* (* ныне остров Декабристов), то есть буквально в двух шагах от моего дома. Слуга отнес в слободу послание, в котором я приглашал поручика посетить меня в любое удобное для него время.

Суворов явился ко мне на следующее утро. Он с любопытством оглядел мой кабинет, больше похожий на помещение, в котором химики ставят свои опыты, а потом напрямую спросил у меня, для чего столь знаменитому ученому и пииту мог понадобиться скромный армейский поручик.

– Александр Васильевич, – ответил я, – позвольте задать вам несколько вопросов. После чего я готов подробно рассказать вам о том, что именно вызвало мой столь неожиданный к вам интерес.

– Извольте, Михаил Васильевич, – кивнул мне Суворов. – Я весь внимание.

– Ваш бывший шеф и благодетель Никита Федорович Соковнин рассказал мне, что в бытность вашу сержантом Семеновского полка, вы выполняли дипломатические поручения канцлера Бестужева. С депешами к российским посланникам вы ездили в Вену и Дрезден.

– Да, все так оно и было, – ответил Суворов. – В марте 1752 года мне был выдан дипломатический паспорт, подписанный канцлером Бестужевым. Доставив по назначению депеши, я в октябре того же года вернулся в Петербург.

– А насколько хорошо вы знаете иностранные языки? – спросил я у поручика. – А именно, можете ли вы изъясняться по-французски?

– Я знаю немецкий и французский языки и могу свободно на них говорить, – ответил Суворов. – Чуть хуже я знаю итальянский язык. Только к чему вам все это?

– Александр Васильевич, – ответил я. – Вы, наверное, уже знаете о скоропостижной смерти французского короля. Новый король – Людовик XVI, вскоре должен быть коронован в Реймсе. Государыня решила послать во Францию делегацию, которая будет представлять Российскую империю на предстоящей коронации. Возглавит делегацию вице-канцлер Воронцов. Государыня решила, что было бы неплохо, чтобы в числе тех, кто отправится в Реймс, были и военные. Иван Иванович Шувалов в числе прочих предложил послать и вас.

– Помилуй Бог! – воскликнул Суворов, – да кто я такой – обычный поручик, коих в Российской армии сотни!

– Как бы то ни было, но государыня желала бы, чтобы вы отправились во Францию. Скажу вам по секрету – в числе тех, кто приглашен на коронацию, будут и те таинственные русские из Нового Света, которые так лихо намяли бока англичанам.

– Вот как! – воскликнул Суворов. – Тогда, Михаил Васильевич, я готов ехать в Реймс хоть сию минуту. Ей Богу, я теперь места себе не найду от нетерпения!

– Думаю, что скоро вы удовлетворите свое любопытство. Будем считать, что вы дали согласие, и сегодня же я сообщу об этом господину вице-канцлеру. К тому же ваше знание иностранных языков позволит вам познакомиться с новинками европейского вооружения. Там будут посланники короля Пруссии Фридриха, о громких победах которого так много говорят. Так что вам, Александр Васильевич, придется вспомнить и немецкий язык.

– Михаил Васильевич, а вы поедете в Реймс? – спросил у меня Суворов.

– Поеду, – ответил я. – Мне хочется познакомиться лично с французскими учеными, с трудами которых я успел ознакомиться.

– Отменно, – поручик даже подпрыгнул на стуле от восторга. – Я полагаю, что торжество по поводу вступления на престол короля Франции принесет немалую пользу и России. Я постараюсь побыстрее уладить все свои личные дела и попросить батюшку, чтобы он не гневался на меня за то, что я не стану обер-провиантмейстером – ведь ему так этого хотелось. Все же, как-никак, чин 9-го класса Табели о рангах. А поручик – 10-го класса.

– Думаю, что ваш батюшка не будет гневаться. Желание государыни должны беспрекословно исполнять все ее подданные. К тому же, после возвращения из Франции вы получите новый чин и должность выше, чем чин обер-провиантмейстера.

– Вы правы, Михаил Васильевич, – если я упущу такой шанс, то никогда себе этого не прощу.

– Тогда до свидания. И вот еще что. Хочу вас попросить, Александр Васильевич, пока никому не говорить о том, что я вам рассказал.

– Даже батюшке?

– Даже ему. Поверьте, не все в Петербурге будут рады, если отношения между Россией и Францией станут лучше. Впрочем, обо всем этом мы с вами поговорим чуть позже. А пока – до скорого свидания.

– До свидания, Михаил Васильевич. Я обещаю, что буду молчать, как рыба.

Поручик Суворов ушел, а я сел за стол и написал записку Ивану Ивановичу Шувалову о моем разговоре с этим умным человеком.

[Uksus]

Ей Богу

Ей-богу.

[Road Warrior]

30 апреля 1756 года. Российская империя. Санкт-Петербург. Слобода лейб-гвардии Преображенского полка.
Полковой лекарь Тимофей Петров.

Сегодня утром в слободу примчался посыльный от графа Александра Ивановича Шувалова. Мне было предписано явиться «в известное место» для того, чтобы получить новое задание. Ведь, хотя я и числился полковым лекарем лейб-гвардии Преображенского полка, мне приходилось гораздо чаще заниматься делами, не связанными со служением греческому богу Асклепию.

Так уж случилось, что меня, мальчишку из забытого богом села Кончанское, что находится неподалеку от Боровичей, забрали в стольный град Российской империи Петербург, где я оказался вхож в жилища людей, приближенных к царице нашей Елизавете Петровне.

Село наше тоже принадлежало ей, но дщерь Петра Великого никогда не бывала в наших краях. А вот люди из ее поместий нет-нет, да и отправлялись в столицу, чтобы нести службу при дворе императрицы. Так случилось и с дядькой Кузьмой, старшим братом моей матери. Он был хорошим кузнецом, и потому его взяли в Петербург. Дядька Кузьма, правда, вскоре был отдан в солдаты. Шла война со свеями, и флоту российскому нужны были корабли с обученными экипажами. Дядька Кузьма стал корабельным кузнецом и плотником на фрегате «Митау». В 1734 году его корабль обманом захватили французы. Тогда шла война с поляками, которые хотели сделать своим королем Станислава Лещинского, зятя короля Франции Людовика XV, а царица Анна Иоановна не видела никого другого на польском троне, как сына Августа Сильного, саксонского курфюрста Августа. Фрегат чуть погодя освободили, но среди экипажа «Митау» дядьки Кузьмы не оказалось. Куда он подевался, никто не знал. Матушка моя поплакала о брате, да и мне было жалко дядьку Кузьму. Меня он любил и часто присылал мне из Петербурга разные игрушки. Одна из них до сих пор хранится у меня – это зверь элефант, вырезанный из дерева, которое растет в Индии. Изо рта его торчат клыки, вырезанные из кости, а вместо глаз вставлены крупицы горного хрусталя.

Как и все мои сверстники, летом я помогал родителям в их нелегкой крестьянской работе, а зимой с ружьем ходил на охоту, благо дичи вокруг Кончанского было видимо-невидимо. А еще я начал учиться у одного старичка, травника и костоправа, который обучил меня всему тому, что он сам знал. А знал он немало. И хотя наш сельский батюшка и косился на деда Сильвестра, но после того, как тот вылечил его занемогшую дочь, перестал цепляться к знахарю. Ведь тот и в церковь ходил, и причащался регулярно, и постился. Ну совсем он не был похож на человека, который якшается с нечистой силой.

Дед Сильвестр был мной доволен. Он не раз говорил, что из меня получится толковый знахарь.

– Эх, Тимоха, вижу, что Господь одарил тебя даром исцелять людей. И не только травами. Ты вот можешь поводить руками над больным местом, и у человека боль проходит. Ты учись у меня – ведь умру я скоро, и унесу свои знания с собой в могилу. А если успею передать их тебе, то буду знать, что прожил я жизнь не зря. Ведь это не деньги, которые быстро можно истратить. Это то, что останется с тобой навсегда. А ты, когда состаришься, тоже передашь свои знания человеку, способному врачевать людей.

Запомнил я слова старого знахаря. Научился у него я многому. А когда тот преставился, сам стал лечить больных. Несмотря на мою молодость, слух обо мне, как об опытном лекаре, скоро разошёлся по окрестным деревням. Видимо, дошла молва и до Петербурга. Приехал в наше село посланец от самого графа Петра Ивановича Шувалова, который был камергером и конференц-министром матушки нашей, императрицы Елизаветы Петровны.

Так я попал в Петербург. Там я стал не только лечить людей, но и заниматься другими делами, коими заведовал старший брат Петра Ивановича, Александр Иванович. А руководил тот Канцелярией тайных розыскных дел. Что это было за учреждение, знали все, но старались не поминать его всуе. Ведь занималась оно розыском злодеев, покушавшихся на жизнь и здоровье императрицы, и на безопасность государства нашего. Графа Александра Ивановича Шувалова боялись многие. И даже не столько его, сколько соглядатаев – людей, которые занимались слежкой за врагами государевыми, собирали сведения о неблагонадежных, и перехватывали письма тех, кто замышлял что-либо против императрицы и ее приближенных.

Этот самый Александр Иванович Шувалов и предложил мне стать таким соглядатаем. И следить мне следовало за придворным лейб-медиком французом Лестоком. Причем ни одна живая душа не должна была об этом знать. Ведь Лесток считался едва ли не самым приближенным к императрице человеком.

– Запомни, Тимоха, – сказал мне Александр Иванович. – Случись чего – я тебя знать не знаю. Все, что тебе удастся выведать о делах этого француза, ты будешь докладывать лично мне. Причем докладывать устно – никаких бумаг быть не должно. Сумеем мы доказать, что Лесток сей пишет тайные донесения в Париж, сообщая о том, что происходит во дворце императрицы – честь нам хвала. А не сможем…

Александр Иванович строго взглянул на меня, и лицо его передернулось. Я уже знал, что от работы своей у него не все было в порядке со здоровьем. И судороги часто заставляли дергаться правую половину его лица. Но лечиться он не желал.

– Все будет сделано так, как вы сказали, Александр Иванович, – ответил я. – Я постараюсь помочь нашей государыне избавиться от этого шпиона. И язык за зубами я хранить умею.

– Тогда с Богом, Тимоха. Я верю, что ты сможешь найти неопровержимые доказательства того, что сей граф Лесток не так уж благожелателен к нам и государству нашему, как он старается казаться…

[Road Warrior]

1 мая 1756 года. Париж, особняк Луи де Ноай, герцога д’Айена.
Шарль-Пьер Брюлар, 6-й маркиз де Жанлис.

– Рад вас видеть, мсье маркиз, – ласково улыбнулся мне герцог. – Как ваше здоровье?

– Хорошо, мсье герцог, – чуть поклонился я, лихорадочно соображая, зачем этот могущественный человек пригласил меня ко мне. Ходили слухи, что он был замешан в «Секрете короля», той самой службе, которую новый король собирается распустить. Об этом Его величество сообщил мне и своей небольшой свите, в которой имею честь состоять и я.

В прошлом году, мой отец, пятый маркиз де Жанлис, скоропостижно скончался, и я унаследовал как его титул, так и имение в одноименном селении в Бургундии, на Золотом берегу. Тогда я пришел к дофину и попросил его разрешить мне вернуться в родные места, на что тот, немного подумав, ответил:

– Маркиз, это ваше право, и я не собираюсь его оспаривать. Но я был бы счастлив, если бы вы согласились на некоторое время остаться со мной – я очень дорожу вашим обществом и вашими советами. Надеюсь, что в вашем имении имеется хороший управляющий, который будет приглядывать за вашим хозяйством так же тщательно, как он делал это при жизни вашего уважаемого батюшки.

– Вы правы, Жан действительно ведет дела так, что моему покойному отцу очень редко приходилось принимать какие-либо самостоятельные решения, его состояние постоянно увеличивалось, а крестьяне были довольны тем, что их не обременяли непосильными поборами. Кстати, вина с наших виноградников пользуются славой не только на Золотом берегу, но и по всей Бургундии.

– Я помню, маркиз, вы мне привозили несколько бутылок. Ну что, останетесь в Париже?

– Останусь, если я вам действительно так нужен.

– Очень нужны, мой друг, поверьте мне. У меня не так много настоящих друзей, которым я могу доверять, как самому себе.

Я, конечно, согласился тогда остаться, хотя на душе мне было тяжело – это я про доверие. Когда я впервые приехал в Париж и был принят в свиту дофина (чему очень помогло рекомендательное письмо моего отца), я познакомился с неким поляком, которого звали Игнас Квасневски – попробуй выговори эту фамилию. И тот предложил мне сыграть с ним в карточную игру ок*. (* фр. Hoc Mazarin или просто Hoc).

Я ему ответил, что я пообещал покойной матери никогда не играть в азартные игры, на что тот, выслушав меня, с улыбкой покачал головой:

– Полноте, шевалье, это всего лишь для того, чтобы скоротать время. А для вас это будет полезно – ведь в обществе очень любят эту игру. Ну, давайте сначала без денег, увидите, как это просто.

В тот день я не просто научился играть, но и, когда по предложению Игнаса мы начали играть на небольшие деньги («а то не интересно»), я выиграл тридцать четыре экю – очень неплохая сумма.* (*один экю соответствовал шести турнским ливрам или около шестидесяти евро в переводе на современные деньги). В конце вечера, Квасневски лишь покачал головой:

– Новичкам, конечно, везет, но вы, такое у меня впечатление, очень быстро постигли суть игры. Я бы, конечно, хотел отыграться. Но решать вам.

Я великодушно согласился, и через три дня мы вновь сели играть. Я даже вновь предложил поднять ставки. Дошло даже до того, что, в конце концов Квасневски не только проиграл все деньги, которые у него были в наличии, но и написал мне долговую расписку на недостающие пару сотен экю. На мои заверения о том, что я ему и без расписки полностью доверяю, тот лишь сказал, что в приличном обществе так принято.

В следующие пару дней я расстался с половиной выигрыша, купив себе нового коня, седло, шпагу, плащ и даже шляпу. А потом мы вновь сели играть.

Как вы, наверное, уже догадались, я не только расстался со своим выигрышем (или тем, что от него осталось), но и спустил все деньги из отцовского пенсиона, отдал только что купленные вещи, а затем еще и задолжал полторы тысячи экю. И каждый раз я исправно писал расписки.

В конце вечера, Квасневски мне сказал:

– Ну и как вы собираетесь вернуть мне долг, мон шер?

– Я обязательно отыграюсь в следующий раз.

– А его не будет, этого следующего раза.

– Но у меня сейчас нет таких денег!

– Вы, конечно, можете отказаться платить – но это будет концом вашего пребывания при дворе дофина, или вообще в Париже. Ведь расписки о том, что вы должны мне кругленькую сумму, у меня имеются.

– Я и не думал... Но я даже не знаю, где взять такие деньги. Если я расскажу об этом отцу, то он мне ничего не даст. А богатых друзей, которые поручились бы за меня и нашли бы такую сумму, у меня нет.

– Есть один вариант, – усмехнулся Квасневски. – Причем я отдам вам те вещи, что я у вас выиграл, и, положим, добавлю двадцать экю сверх того.

– А что будет с долгом?

– Расписки ваши я передам одному человеку. И, если вы сможете с ним договориться... О, не беспокойтесь, он дворянин, и человек небедный. Он может потребовать от вас оказать ему всего лишь несколько пустяшных услуг. Но вы мне поклянетесь сначала, что выполните любую его просьбу.

– Но... – я побледнел, вспомнив, как меня отец стращал рассказами о том, что в Париже немало содомитов.

– Поверьте мне, этот человек не заставит вас делать ничего, что противоречило бы учению нашей матери-святой церкви.

Так я и познакомился с герцогом д’Айеном. Должен сказать, что за эти годы он ни разу меня ни разу ни о чем не просил, но время от времени он приглашал меня к себе на ужин – и расспрашивал меня о моей службе. Конечно, может быть, я и выдал при этом некоторые секреты дофина, но о действительно серьезных вещах меня герцог не спрашивали. До сегодняшнего дня.

– Мсье маркиз, все знают, что Его величество лечился в Креси-Куве после неудавшегося покушения.

– Именно так, мсье герцог.

– То есть он ей теперь доверяет, и готов прислушиваться к ее советам.

– Так оно и есть, мсье герцог, – ответил я, обратив внимание на то, что д’Айен упорно не желает называть имя той, которая совсем недавно была верным другом и советчицей покойного короля.

– А почему она не сопровождала его в Париж?

– Она собиралась приехать несколько позже. А теперь Его величество собирается послать к ней человека, чтобы она дождалась русского эскорта, так как не исключено нападение и на нее.

– Вот, значит, как. А когда и кто должен будет передать ей письмо с этой информацией?

– Как правило, такие поручения выполняет шевалье Дюпон.

– А если шевалье не сможет этого сделать?

– Тогда кто-нибудь еще из ближнего круга, которому это поручит Его величество.

– И вы в том числе?

– Да, мсье герцог, несколько раз и мне приходилось отправляться с поручениями дофина – когда Его величество еще был дофином.

– Интересно, интересно... А шевалье любит красное вино?

– Как и любой из нас, я попытался не высказывать своего удивления неожиданным вопросом, явно не относящимся к теме нашего разговора, и лишь кивнул.

– Тогда вы подсыпьте щепотку вот этого порошка в бокал шевалье. Не бойтесь, это его не убьет – у него начнется сильное недомогание, и он не сможет отправиться в Креси-Куве. Тогда вы предложите его заменить.

Скорее всего, письмо к королеве вам передадут сразу перед выездом. Но перед тем, как вы отправитесь к герцогине, вы зайдете – нет, не ко мне, в трактир «Золотой осёл» в пригороде Сент-Оноре, сразу после одноименных ворот. Патрону вы скажете, что вас ждут в отдельном кабинете на первом этаже.* (* первый этаж во Франции соответствует второму этажу в современной России). Там вы и получите дальнейшие инструкции.

– Но зачем?

– Мои люди несколько подкорректируют содержание письма.

– Но Его величество запечатает послание.

– Мои люди умеют снимать печать, да так, что никто не заметит, когда письмо будет вновь запечатано.

– И что же там будет написано?

– Что вы сопроводите герцогиню в Париж по просьбе Его величества. И когда герцогиня спросит вас на словах, почему такая спешка – а она это обязательно спросит – ответите, что это из-за полученных от агентов сведений, что на герцогиню готовится покушение в Креси-Куве.

– Вот, значит, как. Но зачем все это нужно?

– Я очень уважаю герцогиню, мсье маркиз. И я не собираюсь причинять ей никакого вреда. Вот только советы, которые она дает Его новому величеству, вредны и опасны. И именно поэтому мы хотим ее изолировать на время коронации – пока не разъедутся все делегации из Реймса. И тогда мы ее освободим – причем она будет уверена, что попала в плен к бандитам.

– Но если я смогу уйти, то мне не поверят ни Его величество, ни герцогиня...

– Вас тоже возьмут в плен, но потом отпустят, чтобы вы озвучили сумму якобы выкупа за герцогиню. Если эти деньги выплатят, то вы их отдадите мне в счет это самого долга, а то, что останется, возьмете себе. Если же нет, то я все равно прощу ваш долг и отдам вам все ваши расписки, когда все закончится благополучно и герцогиня окажется на свободе.

– Понятно... но зачем это вам?

– Мы считаем, что новый король совершает целый ряд серьезных ошибок, и хотим вернуть его на путь истинный. Но давайте о деталях. В «Золотом осле» к вам присоединятся двое гвардейцев – якобы для того, чтобы обеспечить охрану герцогини.

– Но...

– Позвольте мне отдать вам одну из ваших расписок уже сейчас. Так сказать, авансом. Это если вы возьмётесь сделать то, о чём я вас прошу.

– Хорошо, я согласен.

[Uksus]

зачем этот могущественный человек пригласил меня ко мне.

???

Ходили слухи, что он был замешан в «Секрете короля», той самой службе, которую новый король собирается распустить.

В службе - СОСТОЯТ.

[Road Warrior]

2 мая 1756 года. Российская империя. Санкт-Петербург. Дворец графа Петра Ивановича Шувалова на Мойке.
Полковой лекарь полка Тимофей Петров.

Встретившись с главой Канцелярии тайных и розыскных дел Александром Ивановичем Шуваловым, я получил от него указание быть готовым выехать в Берлин. Там, в столице Прусского королевства, мне надлежало оказывать всю возможную помощь соглядатаям* (*соглядатай – официальная должность чиновника Тайной канцелярией, задача которого записывать и подслушивать важные разговоры и следить за шпионами) Канцелярии, которые должны были сопровождать в Париж вице-канцлера Воронцова. Тот должен в своем лице представлять на коронации нового короля Франции государыню нашу, Елизавету Петровну.

– Я бы, Тимоха, отправил и тебя в Париж, – сказал мне Александр Иванович, – только в составе делегации будет твой бывший шеф, граф Лесток. Императрица простила его и отправила домой в знак восстановления добрых отношений между Россией и Францией. Лесток же прекрасно осведомлен о твоей роли в его деле. И, оказавшись в Париже, он тут же с потрохами сдаст тебя французским сыщикам. Думаю, что тебя даже не станут судить, как русского шпиона. Просто в один прекрасный день твое бренное тело найдут с перерезанным горлом в Сене. А ты мне еще нужен. – Тут граф дернул правой щекой и пристально посмотрел на меня.

Мне тоже не хотелось быть зарезанным французскими злодеями, и быть похороненным в общей могиле с местными бродягами. Я сказал об этом Александру Ивановичу и поинтересовался, чем именно я должен буду заниматься в Берлине.

– А о том тебе подробно расскажет мой брат, граф Петр Иванович, – усмехнулся мой собеседник. – Ты с ним по службе уже имел дело. Он ведь ко всему прочему генерал-фельдцейхмейстер* (*так в то время именовали главу артиллерийского ведомства Российской армии). А тебе, Тимоха, я желаю удачи – она тебе наверняка понадобится.

И вот я стою перед графом Петром Ивановичем Шуваловым. Он был дороден, вальяжен, и разговаривал со мной, как со слугой, хотя я по своему лекарскому чину был равен поручику гвардии. Впрочем, я уже привык не обращать внимания на пренебрежительное ко мне отношение. Бог с ними, от меня не убудет…

Граф Петр Иванович, однако, дело свое знал и любил. Об этом мне не раз говорили знакомые артиллеристы. Вот и сейчас он старательно разъяснял мне мою задачу. А она заключалась в следующем.

Так уж случилось, что в Европе дворянам престижнее всего было служить в кавалерии. Пехота уже не так высоко котировалась – титулованные особы в ней служить считали ниже своего достоинства. А артиллерия была совсем непрестижна, хотя отец нашей государыни, император Петр Великий гордился тем, что он в совершенстве освоил искусство стрельбы из пушек и любил, когда его называли «господин бомбардир».

Среди всех европейских армий лучше всего дела в артиллерии обстояли у австрийцев. Это показала закончившаяся в 1748 году Война за австрийское наследство. Несмотря на превосходство своих противников в численности, артиллерия австрийская в борьбе с артиллерией противостоящей ей европейской коалиции сумела доказать, что она лучшая в Европе.

В составе австрийского войска в качестве волонтера служил француз Жан-Батист Вакет де Грибоваль. Он участвовал в той войне, набрался необходимого опыта и, вернувшись во Францию, стал требовать от своего начальства заняться совершенствованием французской артиллерии. От беспокойного чудака-капитана поначалу лишь отмахивались, как от назойливой мухи. Потом, когда по предложению короля Людовика XV было решено отправить за границу толкового офицера, который мог бы обобщить опыт прошедшей войны, в Берлин отправили Грибоваля. Прусский король Фридрих II тоже всерьез занялся реформой своей артиллерии, и капитан мог там добыть информацию, полезную для армии французской.

– Тимофей, – сказал мне граф Петр Иванович Панин, – постарайся найти в Берлине этого самого Грибоваля, войди к нему в доверие – я знаю, ты умеешь нравиться людям – и предложи ему переехать на время в Санкт-Петербург. Пообещай ему жалование хорошее и звание. Скажи, что здесь его не обидят.

Дело в том, что я всерьез надумал провести реформу русской артиллерии. Воевать, конечно, мы не рвемся, но быть готовыми к возможной войне необходимо. У наших артиллеристов и пушечных дел мастеров имеется немало интересных предложений. Если к ним добавить и некоторые европейские новшества… Ну, в общем, ты понял, о чем идет речь?

Я понял. Если вице-канцлер Воронцов сумеет найти общий язык с новым королем Франции, то европейской войны может и не быть. Нет, Англия и Франция еще долго будут воевать друг с другом за свои колонии. Но остальные страны могут решить свои дела полюбовно. России, к примеру, вообще нечего ни с кем делить.

Обсудив вопросы, которые могли появиться у меня во время пребывания в Берлине, я распрощался с графом Шуваловым. Надо было готовиться к дальней дороге, в которой меня могли поджидать разные опасные приключения. Но я уже привык к такой беспокойной жизни, и даже находил в ней некую прелесть…

[Uksus]

Полковой лекарь полка Тимофей Петров.

Лишнее.

Добавлено спустя 4 минуты 6 секунд:
Снизу 4-й и 3-й абзацы слить в один.