#267 Александр М. » 25.01.2013, 13:04
5 июня 1877 года, Эгейское море, остров Лемнос,
Поручик Дмитрий Никитин (в миру Димитриос Ономагулос)
Меня должны казнить завтра на рассвете, так сказала эта жирная скотина Саид-бей Миринский. И долго и старательно перечислял мне все муки, которые должны пасть на голову «неверной собаки», то есть на мою. Ну, терять мне было нечего, и я сказал ему, что лучше сто раз быть молодой и злой собакой, чем один раз старой жирной свиньей. Перечисление моих завтрашних мук прервал мальчик-бача, который принес новость, что к Мирине подходят два корабля… Скорее всего из флота инглизов, ибо в турецком флоте таких больших и красивых кораблей нет.
Кряхтя, бей приказал бросить меня в земляную яму, где содержатся враги султана и его, а сам… Нет что вы, этот бурдюк с жиром давно никуда из дома не выходит, и покинет его только на погребальных носилка. А встречать английские корабли он послал своего младшего сына… Селима. Ну, а меня снова бросили в зловонную яму с распоряжением, - Не кормить и не поить христианскую собаку.
- Ну что ж, - решил я, когда над моей головой со скрипом опустилась ржавая решетка, - раз уж меня оставили в покое, то стоит попытаться поспать, ибо завтра будет трудный день. – и я улегся на кучу грязной вонючей и сырой соломы, как и бесчисленное количество узников до меня.
Но сон не шел. Я начал вспоминать свое детство, отца Ивана Антоновича Никитина, таким, каким он был во времена моего детства - артиллерийский офицер, красавец, душа компании… мать Елена Ономагулос, статная черноволосая гречанка, дочь купца и рыбопромышленника. История любви моих родителей изобиловала совершенно шекспировскими страстями. Но, все обошлось счастливее, чем у Ромео и Джульетты. Строгий командир полка дал разрешение на женитьбу поручику Никитину, и суровый отец простил свою юную дочь, посмевшую влюбиться в юношу без его ведома и разрешения.
А время тогда было еще то, 1847 год, царствование государя-императора Николая Палыча. Строгость нравов жесточайшая.
На следующий год, аккурат через девять месяцев после свадьбы, родился и я. От отца мне достались серые глаза и четкий очерк скул, от матери - густые вьющиеся черные волосы и смуглая кожа. Следом за мной родились Мария, Леонид, Александр, Елена...
Но сначала была война. В 1854 году мы бежали из Евпатории от высадившихся там турок, англичан и французов. Мне было семь лет, Марии - четыре, а маленький Леонид только-только родился. Мой дядька Егор, отставной солдат, которого отец выбрал мне в воспитатели, едва успел запрячь бричку, подхватил на руки Марию, мать - Леонида и мы побежали… Где-то на полпути к Джанкою нас едва не поймали татары, которые с приходом англичан позабыли о том, что подданные русского царя.
Что они могли с нами сделать? - Да все что угодно... Ограбить, убить, продать в рабство… Мать бы наверняка изнасиловали, в те годы она была очень хороша собой.
Лошади неслись во весь опор, сзади визжа и улюлюкая нас нагоняли татары. Дядька Егор выпалил в них из старых, еще со времен войны с Наполеонов пистолетов. Один из татар свалился с лошади, но остальные лишь сильней завизжали, и стали размахивать над головой кривыми саблями.
И тут, из-за поворота дороги, огибавшей холм, выехал казачий разъезд. Донцы, спасители наши. Все как на картинке, синие кафтаны, барашковые шапки, бородатые лица, и пики с красными флажками. Команда хорунжего, и уставив вперед пики, казаки сорвали лошадей в галоп.
Страшна сшибка конных, особенно тогда, когда одни всю жизнь готовятся к войне, а другие могут лишь грабить и измываться над слабыми и безоружными. Казачки ловко насадили несколько татар на пики, а потом начали рубить их шашками знаменитым «баклановким ударом», от плеча к бедру, так, что в седле оставалась лишь нижняя половина туловища всадника. С тех пор я решил, что когда я вырасту, то обязательно стану русским воином. Офицером, чтобы все враги наши так же боялись меня, как эти татары — казаков.
Отец мой всю войну провел в Севастополе, воевал на знаменитом 4-ям бастионе, был несколько раз ранен. А мы с матерью полтора года жили в Мелитополе у деда, старого Александроса Ономагулоса. Там то я и научился бегло говорить по гречески…
Потом я упросил отца, чтобы он отправил меня в кадетский корпус. Как сына георгиевского кавалера и участника обороны Севастополя, меня туда приняли на казенный кошт. Потом было Николаевское артиллерийское училище, и вот весна 1871 года, подпоручик Никитин – строевой артиллерийский офицер, закончивший училище с отличием. И предложение графа Игнатьева, от которого я не смог отказаться.
Русской военной разведке был нужен человек хорошо владеющий греческим языком, внешне похожий на уроженца Эллады, имеющий подготовку артиллерийского офицера, и преданный России.
Шесть лет мы готовились к этой войне, шесть лет мы собирали сведения о Турецкой армии. Сайд-бей дурак! Если бы он знал, что спрятано на моем корабле… А спрятаны там не много не мало, как сведения о турецких гарнизонах в Проливах, кроки укреплений на Босфоре и Дарданеллах, расположение артиллерийских парков и пороховых складов. Я ведь специально дразнил эту тупую скотину, чтобы к тому времени, как они начнут грабить мой каик, и найдут эти бумаги, я буду уже мертв. Спасибо судьбе хоть за это...
От грустных размышлений меня отвлек звук, похожий на орудийный выстрел, за ним еще несколько таких же. – Неужто англичане салютуют туркам, - подумал я, - или турки англичанам…
Вдруг земля чуть задрожала, наверху что-то залязгало и заскрежетало. Потом загремели выстрелы. Наверху заполошно заорали турки, а потом дом потряс страшный удар, от которого с земляного потолка на меня посыпались комья земли и какой-то мусор.
Я услышал выстрелы, причем, звучали они так, словно беглый огонь вел целый взвод стрелков, топот ног, и самые сладкие сейчас для меня звуки — родной российский мат. Только наш русский человек может так выражаться во время схватки, причем неважно, нижний чин это или офицер.
Я вскочил на ноги и прижался к стене. И вовремя – мой турецкий тюремщик выпалил из кремневого пистолета в то место на котором я только что лежал, а секунду спустя был сбит с ног выстрелом, и отлетев к стене, сполз по ней на землю, превратившись в кучу грязного окровавленного белья.
Наверху все стихало. Скорее всего, нападавшие разогнали банду Саид-бея, собранную из подонков и разбойников. Победители стали собирать трофеи, и достреливать побежденных, это я понял по одиночным выстрелам, произведенным явно в упор. Так они и про меня могут забыть! Из пересохшего горла я выдавил несколько сиплых звуков, прокашлялся, и заорал, - Люди добрые, помогите! Вытащите меня отсюда!
Наверху послышались тяжелые шаги. Это не были шлепающие шаги турка обутого в кожаные галоши без задников на босу негу. Шел человек обутый, как мне показалось, в тяжелые армейские сапоги.
- Кто там орет по-русски? - спросил меня незнакомец.
- Димитриос Ономагулос, купец из Афин, - ответил я кашляя, - выпустите меня отсюда.
- Ага, Счаз! – я не мог догадаться это да или нет, но откинутая в сторону решетка и спущенная вниз лестница не оставили мне сомнений. Сверху ударил яркий бело-голубой луч света, - Теперь давай, вылазь, ку-упец афинский…
Не очень-то удобно подниматься по лестнице, когда твои руки забиты в деревянные колодки. Но ничего, я поднялся.
Дальше все было как во сне. Мои освободители были одетые в испятнанную угловатыми кляксами военную форму, ловко сковырнул с моих рук колодку, и повели куда-то внутрь дома.
Когда мои глаза привыкли к свету я смог рассмотреть более внимательно своих спасителей. Не было никаких сомнений, что это русские, причем русские солдаты. Но таких русских солдат я в своей жизни не встречал еще ни разу. Дело даже не в их форме и странном вооружении - эта странность пропадала, как только к ней привыкал глаз. У меня было впечатление, что я вижу воинов большой и хорошо отлаженной машины, каждый из которых четко знал, что ему следует делать, и делал это. В общем, это было совсем не похоже на нашу русскую армию, где за внешним блеском парадов и смотров царили беспорядок и разгильдяйство, из-за которых небоевые потери превышали потери от вражеских пуль и снарядов.
Но, с другой стороны, я шесть лет не был в России, где, как я слышал, под руководством военного министра генерала Милютина шла реформа армии. Может быть эти солдаты из новых, уже реформированных частей?
На эту же мысль меня навели и эмблемы с андреевским флагом, нашитые на солдатскую форму. Я дернул своего сопровождающего за рукав, - Солдат, я русский офицер, немедленно отведи меня к своему командиру.
Я слышал еще, что на Лемносе вроде бы родился Гефест и держал там свою мастерскую...
